Книга Эхо первой любви - Мария Воронова

Фрида никогда раньше не размышляла над религиозными вопросами, но теперь задумалась всерьез. Тут не было духовного просветления, экзальтации или чего-то, касающегося метафизики. Нет, она мыслила чисто практически, как образцовая мать семейства, чьи интересы ограничены «киндер, кирхен, кюхен». Есть бог или нет, и как он выглядит, не наше дело, а надо венчаться, а потом вместе ходить в церковь. А когда родятся дети, что делать? Крестить? В какой вере наставлять? Какие книжки им читать? Что наше, что чужое? Все это очень просто, если муж с женой одной веры, и невероятно сложно, если разной. В конце концов, атеизм – тоже вера. Разве хорошо для малыша, если мама молится, а папа над ней ржет? Или пока папа поет в церковном хоре, мама объясняет детям, какой он дурак и бога никакого нет. В общем, лучше, когда родители думают одинаково или хотя бы делают вид перед детьми. А когда она умрет? Славе захочется ее отпеть, а потом поминать по православному обряду, неужели она лишит его этого утешения? Поэтому Фрида решила окреститься и венчаться, чтобы все было просто и ясно: они вместе в этой жизни и воссоединятся на небесах.

Со своей мамой Фрида поговорила по скайпу. Мария Львовна поздравила ее и сказала, что хоть лично и не видела жениха, но полностью доверяет мнению отца, поэтому надеется, что дочка будет очень счастлива. На свадьбу она приехать не сможет, потому что дети еще маленькие (пять лет назад Мария Львовна удивила семью, родив на пороге пятидесятилетия сначала одного малыша, потом второго), зато готова оплатить молодым медовый месяц в Америке, если, конечно, молодому мужу дадут визу. Фрида обрадовалась, потому что соскучилась по маме, хотя и строила из себя взрослую самостоятельную женщину, живущую полной жизнью.

Зиганшин едва не плавился от счастья, чем, кажется, пугал своих подчиненных, привыкших к деловитому и сухому начальнику.

Лиза, которой он рассказал о предстоящих переменах в жизни, смеялась над ним и, как все писатели, склонная к обобщениям, говорила, что этим и отличаются мужчины от женщин. Когда мужчина счастлив в любви, то он счастлив, а женщина все равно несчастна от страха все потерять.

«Тебе виднее», – философски откликался Мстислав Юрьевич и с любопытством косился на Лизин живот.

Работа следователем – неподходящее занятие для беременной женщины, и Зиганшин опекал Лизу, просил ее руководство давать ей дела попроще и строил своих оперов, чтобы слушались и не расстраивали человека в интересном положении.

Руслан хотел, чтобы Лиза ушла со службы, и просил Зиганшина на нее повлиять, но тот возражал, что торопиться не надо. Сначала один декрет, потом другой, а там, глядишь, и пенсия. Руслан неохотно соглашался, а потом говорил, что сам он счастлив в браке, Митя тоже женится, так что надо срочно найти достойную невесту Максу.

Зиганшина умиляло, что его включили в этот круг. Его вообще многое что теперь умиляло.

В общем, прошлое казалось ему достойным, настоящее – счастливым и интересным, а будущее – безмятежным.

О Лене он почти забыл. Иногда только царапала мысль, что есть что-то неприятное, и приходилось делать над собой усилие и вспоминать, что же именно неприятное, что мешает отдаться абсолютному счастью.

Почему-то чувство вины перед бывшей возлюбленной то и дело вскидывало голову. Он возражал себе, что ничего не знал, а вина ехидно шептала, что мог бы догадаться. Он же был с Леной, верил ей, и она никогда не обманывала его, почему же он сразу решил, что она предала его ради денег? Почему даже на секунду не подумал, что Лена стала жертвой обстоятельств? Почему не вспомнил о том, что она удивительно красивая женщина, а мужчины идут на многое, чтобы таких заполучить. Надо было, вернувшись из армии, не впадать в отчаяние, а искать с ней встречи, и как знать…

Впрочем, подобные мысли посещали его все реже и реже, поэтому он вздрогнул, когда дверь его кабинета без стука распахнулась и на пороге появилась Клавдия.

– Не могу сказать, что рад вашему визиту, – буркнул он, – но проходите, присаживайтесь.

Сегодня она была одета в джинсы и пуховик, но почему-то выглядела претенциозно даже в этом простом наряде. Девушка остановилась на пороге и пристально смотрела ему в глаза с выражением гнева и озабоченности.

Зиганшин привычно уже удивился, почему эта безусловно красивая девушка вызывает в нем тревогу и такое не имеющее названия ощущение, которое возникает, когда кто-то скребет вилкой по тарелке или точит под твоим ухом нож.

– Я хотела серьезно с вами поговорить, – сказала Клавдия отрывисто.

– Я вижу. Что ж, присаживайтесь и излагайте. Только если дело касается Елены Николаевны, то мы с ней взрослые люди и можем сами разобраться, без посредников.

– Вы уверены? – Клавдия так и не воспользовалась его приглашением сесть и теперь подошла слишком близко, так что пришлось быстро отступить и сесть за письменный стол, чтобы между ними образовалась хоть какая-нибудь материальная преграда.

– Думаю, да, – сказал Зиганшин осторожно.

– А мне кажется, вы многого не понимаете, а Елена слишком горда, чтобы вам объяснить!

Зиганшин вдохнул резкий запах ее духов и поморщился.

– Сядьте, пожалуйста, – сказал он.

Она опустилась на стул, который Зиганшин уже для нее выдвинул, но не утерпела и резким жестом швырнула свой роскошный портфель на приставной столик.

– Вы не понимаете, что пришлось пережить Елене! – выкрикнула Клавдия. – И какой она человек, тоже не понимаете! Она удивительная женщина, а вам все равно!

– Мне не все равно, – сказал Мстислав Юрьевич мягко, понимая, что Клавдия чем-то сильно взвинчена и спорить с ней сейчас – дело пустое, – и я хочу ей помочь, но только не могу больше того, что предложил.

– О боже! – Клавдия закатила глаза. – Неужели вы сами не видите, как это унизительно для нее! Я как раз пришла объяснить вам это, раз вы не можете понять. Елена Николаевна ничего не знает о моем визите, и я очень надеюсь, что так и останется.

Зиганшин пожал плечами, но Клавдии, видно, этого оказалось достаточно.

– Она же до сих пор вас любит, а вы хотели ее приютить, как бедную родственницу!

Он только развел руками. Сказать было нечего.

– Я понимаю, что мужчины устроены по-другому и не могут любить одну женщину много лет, даже если она рядом, а вы к тому же думали, что она бросила вас. Но вы же когда-то ее любили!

– Любил.

– Так хотя бы в память о прежней любви, неужели вы позволите, чтобы человек, разрушивший вашу любовь и ваши жизни, восторжествовал?

– Послушайте, Клавдия, я вижу, что вы любите Елену Николаевну и волнуетесь за нее, – начал Зиганшин, отвечая скорее собственным мыслям, чем истерическим речам собеседницы, – только я не представляю, что можно сделать больше того, что я уже предложил Лене. Потом, никто не может разрушить жизнь человека. Ни у одного смертного нет подобных полномочий. Изменить планы – да, но не разрушить жизнь целиком и полностью. Иваницкий был не всесильный маг, и хоть сделал очень злое дело, мы могли не покоряться его воле. Лена могла довериться моей маме или решиться на аборт, так что я никогда ничего бы не узнал, или понадеяться на мою верность, рискнуть и родить. Она могла бы подать заявление об изнасиловании в полицию, да что там, я и без всяких доказательств поверил бы ей и принял ребенка. Прошло без малого двадцать лет, за это время она могла бы связаться со мной. Я мог бы быть смелее и не слушать родителей, а настоять на личной встрече. Но было так, как было. А теперь я полюбил другую женщину, вот и все.