Книга Секрет моей матери - Никола Скотт

— Конечно, я остаюсь. Это же так интересно! Давай начинать.

В отцовском кабинете стоял полумрак. Желтый свет уличных фонарей падал на книжные шкафы и письменный стол, стоявший у окна. Домá на улице были темными, лишь из окна мистера Филда струился голубоватый свет — должно быть, он смотрел телевизор. Время от времени порыв ветра раскачивал глицинию у входной двери, и капли с ее листьев падали на стекло.

Мы с Эндрю стояли перед застекленным шкафом рядом с письменным столом. Не возникало сомнений, что этот кабинет принадлежал мужчине: толстые дубовые полки, огромный стол, клетчатый диван, втиснутый в эркер. Шкафы были скорее функциональными, чем красивыми, — обычные металлические коробки с четырьмя ящиками, а над ними — полки, заставленные папками. На маленьких закладках — надписи, сделанные мелким неразборчивым почерком отца.

— Финансы. Ипотека. Пенсия, — бормотал Эндрю. — Мне кажется, должна быть отдельная папка для важных документов. А ты как думаешь?

И он принялся открывать ящики один за другим и перелистывать папки. Страховка. Акции и облигации.

— Может быть, здесь, внизу?

Я попробовала выдвинуть нижний ящик, чувствуя себя чужой в собственном доме. И испытала почти невероятное облегчение, когда он не поддался. Эндрю оттеснил меня, взялся за ручку и потянул сильнее. Раздался громкий щелчок, затем скрежет, и ящик открылся.

— Эндрю! — ошеломленно вскрикнула я.

— Упс. Значит, он все же был закрыт, — произнес мой друг. — Ой, ладно, не похоже, чтобы этот шкаф был новым. Мы можем все свалить на Венетию. Хорошо, итак, где же… Ага! Как я и говорил, «Важные документы». Конечно, так и должно быть… Давай посмотрим. Вот их свидетельства о рождении, а вот… а… так…

— Что? — поинтересовалась я, садясь на корточки рядом с ним.

— Свидетельство о браке, — произнес Эндрю. — Твои родители поженились в 1960 году, спустя три месяца после твоего рождения, в мае. Что ж, значит, про май правда, только год не совпадает.

Он извлек из ящика ксерокопию свидетельства о браке, в котором говорилось, что Элизабет Софи Холлоуэй и Грэхем Александр Харингтон поженились в Саутуарке 9 мая 1960 года.

Я опустилась на пол, при свете торшера вглядываясь в ксерокопию и вспоминая, кроме всего прочего, речь, которую произнес дядя Фред на рубиновой свадьбе моих родителей. Сколько шуточек он отпустил про номер сорок, рубины и четыре долгих минувших десятилетия! Мои родители кивали и улыбались, а гости хлопали, восхищались, завидовали четырем десяткам лет искренней любви. Что ж, можно точно так же восхищаться тридцатью девятью годами брака вместо сорока. Можно восхищаться чем угодно, кроме лжи.

Эндрю продолжал просматривать бумаги в ящике — вынимал их и пристально изучал каждый документ.

— Вот копия твоего свидетельства о рождении. Все выглядит очень респектабельно, а… Стоп, что это?

Я подвинулась ближе, и он показал мне конверт, который держал в руках.

— Смотри.

Эндрю положил конверт на пол. Мы переглянулись. Я взяла со стола отцовские ножницы, но у меня так сильно тряслись руки, что Эндрю отобрал их у меня и разрезал конверт сверху, чтобы наконец извлечь листок бумаги.

Это было свидетельство о рождении. На нем стояла дата — 17 февраля, три дня после моего рождения. Многие графы были пустыми. Во-первых, имя — в строке рядом просто значилось: девочка. Мать: Элизабет Софи Холлоуэй. Отец: пусто.

Я опустилась на пол, глядя на два таких разных свидетельства о рождении и на копию свидетельства о браке. Значит, вот как я начинала свою жизнь. Не Аделью, а просто девочкой. А отцом моим был пустой прямоугольник. И я опять попыталась сбежать во вчерашний день, когда точно знала, кто я и что мне нужно делать, например, купить альбом для Венетии, напомнить отцу о визите к врачу и попытаться поплакать, просто чтобы убедиться, что я справляюсь со своей утратой. Сейчас же, сидя здесь среди ночи, почти на том же самом месте, где отец учил меня играть в шахматы и пил со мной обжигающе горячий чай — дурацкие гены Харингтонов! — я понимала: меня отстранили. Осталось лишь одно звено, соединяющее меня с прошлым, — Элизабет Софи Холлоуэй.

— Жаль, что я не могу сейчас поговорить с отцом, — сказала я. — Мне очень, очень это нужно.

— Он тоже хотел бы этого, — отозвался Эндрю, неловко обнимая меня и поглаживая по плечу. — Хотя, возможно, сейчас и не самый подходящий момент…

— Да, — вздохнув, сказала я.

Возможно, сейчас мне не нужны объяснения отца. Возможно, сейчас мне необходимо выяснить все самой. Я взяла Эндрю за руку и задержала ее на несколько секунд, чтобы ощутить поддержку в борьбе с растерянностью. Затем убрала бумаги обратно в ящик, оставив лишь свидетельство о браке и оригинал свидетельства о рождении. Я еще раз просмотрела их, и мой взгляд снова зацепился за пустую графу, где должно было быть указано имя моего биологического отца. Покачав головой, я закрыла ящик. Я не смогла бы внятно объяснить, почему у меня совершенно не было сил втиснуть этого незнакомца в свою новую, плывущую по течению жизнь.

— Я буду искать дальше, — решительно сказала я и снова повернулась к шкафу.

Эндрю вскочил на ноги и встал рядом со мной, в предвкушении потирая руки.

— Ладно. И что именно мы ищем?

— Что угодно об удочерении Фиби и о жизни моих родителей до моего рождения. Что угодно о моей матери до моего рождения. А потом, — я вздохнула, собираясь с духом, — мы пойдем в ее кабинет. Там наверняка есть что-то, что поможет мне все понять. А затем мне придется позвонить Фиби Робертс.

Глава двенадцатая

Если бы неделю назад кто-то сказал мне, что это случится через два дня после годовщины гибели моей матери, что я буду стоять на стуле рядом со шкафом в ее кабинете и вытаскивать ее блокноты и папки, передавая их Эндрю, что в десять часов вечера я буду перетряхивать ее книги, пролистывать их, что я буду читать ее письма, списки, записки, что я буду тщательно обыскивать ее кабинет, в который не заходила уже много лет, — я ответила бы, что этот кто-то сошел с ума. Я рассмеялась бы ему в лицо.

Но сейчас мне было не до смеха. Мы закончили обыскивать шкаф в кабинете у отца и, не найдя больше ничего интересного, переместились в мамин кабинет. Я и Эндрю действовали быстро, время от времени показывая друг другу тот или иной документ или останавливаясь и вглядываясь внимательнее.

Моя мать, сентиментальная и в то же время прагматичная женщина, содержала свои бумаги в полном порядке. Я нашла старую папку с открытками, разложенными по месяцам, и ощутила короткий и болезненный укол в сердце, увидев, что ячейки с июня по декабрь все еще заполнены, потому что женщины, которая собиралась разослать эти открытки, больше нет в живых. В другом ящике обнаружилась пачка фотографий, лежавших в конверте с пометкой Дубликаты (почерк моей матери). Оригиналы хранились в семейных альбомах в гостиной, и я взяла обнаруженные фотографии, зная, что в какой-то момент Венетия захочет забрать альбомы себе. В глубине стола я нашла маленькую коробку, в которой когда-то лежала «Nokia», купленная мамой в магазине на Тоттенхем-Корт-роуд, а чуть позже я наткнулась на зарядное устройство, аккуратно сложенное на дне ящика. Эндрю начал сортировать бумаги и папки на полу, а я продолжала исследовать отсеки большого стола со сдвижной крышкой.