Книга Бруклин - Колм Тойбин

Порывшись в книгах, Эйлиш поняла, что надежды найти среди них те три из ее списка нет, а потому направилась к старику, который вышел к ней из-за кассы, и просто протянула ему листок, сказав, что ищет вот эти книги. Старик поднял на лоб очки с толстыми линзами и прочел список. И прищурился:

– Это вы написали?

– Нет, мой лектор. Эти книги порекомендовал мне он.

– Вы изучаете право?

– Не совсем. Но оно входит в мой курс.

– Как зовут вашего лектора?

– Мистер Розенблюм.

– Джошуа Розенблюм?

– Имени его я не знаю.

– Так чем вы занимаетесь?

– Учусь на вечерних курсах Бруклинского колледжа.

– Тогда это Джошуа Розенблюм. Мне знаком его почерк. – Старик еще раз вгляделся в листок с названиями книг и сказал: – Он умный.

– Да, он очень хорош, – ответила Эйлиш.

– Можете вы представить себе… – начал старик, но примолк и направился к кассе. Что-то взволновало его. Эйлиш медленно последовала за ним. – Так, значит, вам нужны эти книги? – почти вызывающе спросил старик.

– Да, нужны.

– Джошуа Розенблюм, – повторил он. – Можете вы представить себе страну, которой захотелось бы убить его?

Эйлиш отступила на шаг и ничего не ответила.

– Ну как, можете?

– О чем вы говорите?

– Немцы перебили его близких, уничтожили всех до единого, но его мы вытащили, по крайней мере хоть это мы сделали, вытащили Джошуа Розенблюма.

– Во время войны?

Старик не ответил. Просто пересек магазин, нашел маленькую табуретку, забрался на нее и достал с полки книгу А спустившись, гневно повернулся к Эйлиш:

– Можете вы вообразить страну, которая так поступила? Ее следовало стереть с лица земли.

Глаза старика наполняла горечь.

– Во время войны? – повторила Эйлиш.

– Во время холокоста, во время churben.

– Но это же в войну было?

– Да, в войну, – ответил старик, и лицо его вдруг смягчилось.

Отправляясь на поиски двух других книг, он выглядел как человек смирившийся, хоть и непреклонный, а вернулся к прилавку и начал выписывать для Эйлиш счет холодным и неподступным. Она не стала задавать вопросов, просто протянула ему деньги. Он завернул книги, отдал ей сдачу. Эйлиш чувствовала: ему хочется, чтобы она поскорее покинула магазин, а возможности снова разговорить его у нее не было.

Разворачивая книги по коммерческому праву, раскладывая их по столу рядом с тетрадями и руководствами по бухгалтерскому делу, Эйлиш испытывала удовольствие. Открыв и просмотрев первую книгу, она сразу поняла, насколько та сложна, и пожалела, что не купила заодно и словарь, который позволил бы выяснять значение неизвестных слов. Над предисловием она просидела до ужина, однако, и одолев его, не поняла, что означает слово «юриспруденция», встретившееся ей в самом начале.

За ужином Эйлиш, обнаружив, что ни мисс Мак-Адам, ни Шейла Хеффернан разговаривать с ней по-прежнему не желают, надумала было спросить у Патти и Дианы, нельзя ли ей пойти завтра на танцы с ними – или встретиться где-нибудь перед началом вечера. Она поймала себя на том, что вообще не хочет идти туда, но ведь отец Флуд заметит ее двухнедельное отсутствие и примется расспрашивать о ней. В этот вечер за столом появилась новая девушка, Долорес Грейс, поселившаяся в прежней комнате Эйлиш. Рыжая и веснушчатая, она, как вскоре обнаружилось, была родом из Кавана и по большей части молчала, смущенная, видимо, тем, что ее усадили за общий стол. А случилось это, довольно быстро поняла Эйлиш, уже в третий раз, просто в прошлые два она была на лекциях.

После ужина, едва она уселась за стол, чтобы выяснить, не окажутся ли другие две книги полегче первой, в дверь постучали. Диана и с ней мисс Мак-Адам – Эйлиш удивилась, увидев их вместе. Она стояла в двери, не приглашая их войти.

– Нам нужно поговорить с вами, – прошептала Диана.

– А в чем дело? – почти сердито спросила Эйлиш.

– В этой Долорес, – объявила мисс Мак-Адам. – Она уборщица.

Диана засмеялась было, но прикрыла ладонью рот.

– Прибирается в домах, – продолжала мисс Мак-Адам. – И здесь прибирается, у этой Кео, в уплату за жилье. Мы не желаем, чтобы она сидела с нами за столом.

Диана визгливо хихикнула.

– Она ужасная. Невыносимая.

– Так чего вы от меня-то хотите? – поинтересовалась Эйлиш.

– Откажитесь есть за одним столом с ней, когда это сделаем мы. Эта Кео вас послушает, – предложила мисс Мак-Адам.

– И где же она будет есть?

– Да хоть на улице, мне-то что, – сказала мисс Мак-Адам.

– Мы не хотим с ней водиться, никто из нас, – объявила Диана. – Если станет известно…

– Что в этом доме селятся такие люди… – продолжила мисс Мак-Адам.

Эйлиш захотелось захлопнуть перед их носом дверь и вернуться к книгам.

– Мы просто решили открыть вам глаза, – пояснила Диана.

– Уборщица из Кавана, – сказала мисс Мак-Адам, и Диана захихикала снова.

– Не понимаю, что вас так веселит, – обернулась к ней мисс Мак-Адам.

– О господи, простите. Это просто ужасно. Никто из приличных мужчин не захочет иметь с нами дело.

Эйлиш смотрела на них так, как мисс Фортини смотрела в «Барточчис» на докучливых покупательниц. Обе работали в офисах, и ей вдруг пришло в голову, что, когда она появилась здесь, такие же разговоры могли вестись и о ней, продавщице. И она решительно закрыла дверь.

Утром, когда Эйлиш вышла на улицу, миссис Кео постучала в окно и, жестом попросив ее подождать, открыла парадную дверь.

– Я тут подумала, не согласитесь ли вы оказать мне большую услугу? – спросила она.

– Конечно, соглашусь, миссис Кео, – ответила Эйлиш. Это мать научила ее отвечать такими словами, когда кто-нибудь просит об услуге.

– Вы не могли бы взять сегодня Долорес с собой на танцы? Она изнывает от желания пойти туда.

Эйлиш помолчала. Жаль, что она не предвидела этого вопроса и не придумала заранее ответ на него.

– Хорошо, – сказала она и кивнула.

– Что же, прекрасная новость. Скажу ей, чтобы готовилась.

Эйлиш попыталась найти благовидный предлог для отказа, причину, по которой ей не удастся пойти, однако простуду она уже использовала на прошлой неделе и понимала, что рано или поздно отправиться на танцы придется, хотя бы ненадолго.

– Я не уверена, что смогу задержаться там надолго, – сказала она.

– Это не страшно, – ответила миссис Кео. – Совсем не страшно. Ей тоже особо задерживаться неохота.