Книга Ломоносов - Рудольф Баландин

Впрочем, в данном случае к месту припомнить эпиграмму Дениса Давыдова, написанную много позже и по другому поводу:

Остра твоя, конечно, шутка, Но мне прискорбно видеть в ней Не счастье твоего рассудка, А счастье памяти твоей.

Дело в том, что Ломоносов рекомендовал в качестве учебного пособия для русских гимназий французскую грамматику де Пеплие, где, в частности, была приведена фраза писателя Сирано де Бержерака: «Было бы одинаково смешно думать, что это великое светило станет вращаться вокруг точки, до которой ему нет никакого дела, как было бы смешно предположить при виде жареного жаворонка, что вокруг него вертелась печь».

Отдадим должное Михаилу Васильевичу: он по достоинству оценил остроту Сирано де Бержерака, вспомнил о ней и придал ей своеобразную форму.

Выступления Ломоносова против геоцентрической системы вызывали среди приверженцев библейской системы Мироздания глухие протесты — не более того. Во второй половине XVIII столетия они в глазах просвещенной публики выглядели ретроградами. Но когда Ломоносов посвятил им язвительную сатиру «Гимн бороде», ему не поздоровилось.

Поводом для этого сочинения стал запрет Синода опубликовать поэму английского поэта-философа Александра Попа «Опыт о человеке», перевод которой выполнил ученик Ломоносова H.H. Поповский.

Как известно, Петр Великий беспощадно резал бороды боярам, следуя европейской моде. Для русских священнослужителей, работников церкви и крестьян она оставалась неприкосновенной. Остальным, согласно постановлению Сената, обзаводиться бородой запрещалось.

Борода как таковая вряд ли представлялась Ломоносову каким-то уродством. Она для мужчин естественна, и тут уж ничего не поделаешь. Это как бы знак мужского достоинства.

В эпоху Просвещения в моду вошла безбородость, показывающая отрешение от дремучего Средневековья. Гладкое лицо мужчины стало показателем его приобщенности к наукам и философии, к свободомыслию, а не к религиозным догмам.

Ломоносов, пребывая в странах Западной Европы, воспринял идеи Просвещения. Конечно же, возмущала его не борода как явление природы. Он представил ее как признак приверженности к суевериям и мракобесию, отрицающим достижения науки.

Не роскошной я Венере, Не уродливой химере В гимнах жертву воздаю: Я похвальну песнь пою Волосам, от всех почтенным, По груди распространенным, Что под старость наших лет Уважают наш совет. Борода предорогая! Жаль, что ты не крещена И что тела часть срамная Тем тебе предпочтена.

Вот уж действительно не в бровь, а в глаз. То есть не вверх, а вниз. Ведь крестят младенцев, а мужское достоинство в виде бороды появляется значительно позже. Почему же ей отдают предпочтение верующие?

Ополчается Михаил Васильевич — по крайней мере, на словах — не столько на официальных служителей Церкви, сколько на старообрядцев, которые с особенным рвением сохраняли бороды:

Борода в казне доходы Умножает по вся годы: Керженцам любезной брат С радостью двойной оклад В сбор за оную приносит И с поклоном низким просит В вечный пропустить покой Безголовым с бородой.

Сильно сказано — «безголовым с бородой»! И хотя Ломоносов подчеркивает, что клеймит суеверов, сектантов, его гнев обращался и на тех, кто, прикрываясь своей принадлежностью к Церкви, пребывает ханжой (вспомним эпиграмму о мышке в сыре), пройдохой, мракобесом:

Дураки, врали, проказы Были бы без ней безглазы, Им в глаза плевал бы всяк; Ею цел и здрав их зрак. И еще: Если кто невзрачен телом Или в разуме незрелом; Если в скудости рожден, Либо чином не почтен, Будет взрачен и рассуден, Знатен чином и не скуден Для великой бороды: Таковы ее плоды!

Отмечает он и то, что в бороде могут присутствовать остатки пищи (не говоря уже о нежелательных обитателях):

Я крестьянам подражаю И как пашню удобряю.

««Гимн бороде», — пишет Евгений Лебедев, — этот выдающийся образец стихотворной сатиры XVIII века, сразу приобрел огромную популярность у современников, о чем свидетельствует множество списков с него, обнаруженных впоследствии в Петербурге, Москве, Костроме, Ярославле, Казани, а также в Сибири — в Красноярске и Якутске».

От такой популярности более других пострадал сам автор. Последовал донос на него императрице от четырех крупных церковных иерархов. Это был серьезный выпад против Ломоносова, грозивший обернуться для него репрессиями.

Архиепископ Санкт-Петербургский, епископы Рязанский и Переславский и архимандрит Донской сообщали: «В недавнем времени появились в народе пашквильные стихи, написанные: гимн бороде, в которых не довольно того, что пашквилянт под видом якобы на раскольников крайне скверные и совести и чести христианской противные ругательства генерально на всех персон, как прежде имевших, так и ныне имеющих бороды, написал; но и тайну святого крещения, к заразительным частям тела человеческого наводя, богопротивно обругал, и через название бороду ложных мнений завесою всех святых отец учения и предания еретически похулил».

Обвинения тяжкие, хотя и основанные на лжи. То, что не только раскольников высмеивал автор, — бесспорно. Но разве он оскорблял всех вообще «персон», имевших когда-либо бороды? Нет, конечно. Почему бы ему, скажем, осквернять память Феофана Прокоповича? До Петра Великого все русские мыслители, князья, цари были бородаты; то же можно сказать и о многих прославленных философах и ученых прошлого. Вспомним хотя бы Галилея или Леонардо да Винчи…

Именно авторы этого доноса сочинили «пашквиль». Будь это их личная инициатива — ничего особенного. Однако они выступали не только как частные лица. Их поддержал Синод, предложив сурово расправиться с Ломоносовым: «Из каковых нехристианских, да еще от профессора академического пашквилев не иное что, как только противникам православной веры и к ругательству духовного чина явный повод происходит и впредь, ежели не пресечется, происходить может». Они напомнили, что в подобных случаях сочинителей положено наказывать, а их пасквили должен сжечь палач.

Тут речи нет о христианском милосердии, воздании добром за зло или хотя бы презрительной насмешке над сатириком. И если этот памфлет вызвал злобную реакцию тех, кто почувствовал себя уязвленными, значит, сатира попала в цель!

Обращение Синода осталось без последствий. За Ломоносова заступился граф Иван Шувалов, фаворит Елизаветы Петровны. Решение было правильным, даже если судить с позиций Церкви. Надо ли было привлекать всеобщее внимание к этой сатире? А то получится, что ее признали как обличающую не только бородатых староверов и отдельных непорядочных и глупых попов, а все сословие священнослужителей.