Книга Дочь болотного царя - Карен Дионне
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Хижина
Жена викинга жила в непреходящей боли и горевала о своем ребенке. Сердцем она прикипела к этому маленькому существу, но не могла рассказать мужу о том, при каких обстоятельствах появилось это дитя. Если она скажет, ее муж, как и велит обычай, бросит ребенка на дороге, чтобы его подобрал любой, кто пожелает.
Добрая женщина не могла этого допустить, поэтому решила, что викинг будет видеть дитя только при свете дня. Ведь спустя долгое время она полюбила бедную жабу, ее нежные глаза и печальные вздохи, даже больше, чем красавицу, которая дралась со всеми вокруг.
Мое детство закончилось в тот день, когда папа попытался утопить маму.
И виновата в этом была я. Все началось довольно невинно, и, хоть я ни в коем случае не могла предвидеть, чем все обернется, изменить события я не в состоянии. От такого быстро не оправишься. И по сей день, когда я слышу песню о крушении судна «Эдмунд Фицджеральд»[21], или слышу в новостях о том, что опрокинулся паром либо утонул круизный лайнер, или о том, что машина многодетной матери угодила в озеро, меня начинает тошнить.
– Я видела заросли земляники на Другом Холме, – сказала я маме одним поздним июньским утром.
Это случилось в то лето, когда мне исполнилось одиннадцать. Мама пожаловалась, что ягод, которые я собрала, и близко не хватит, чтобы сварить столько варенья, сколько ей хочется.
Чтобы понять, что произошло потом, вы должны знать: когда я сказала «Другой Холм», мать прекрасно поняла, о каком холме я говорю. Белые люди привыкли давать разным местам имена в честь самих себя или других важных людей, но мы следовали коренным обычаям и называли места в честь событий, которые были с ними связаны: «Другой Холм», «Кедры, у которых любят собираться олени», «Трясина аррорута», «Место, где Джейкоб подстрелил орла», «Камень, о который Хелена рассекла голову». Так же и оджибве называют реку Такваменон Адикамегонг-зииби – «река, где водится белая рыба». Я до сих пор думаю, что в таких названиях куда больше смысла.
– Соберешь их? – спросила мама. – Если я сейчас перестану размешивать варенье, эта партия пропадет.
Вот почему мама чуть не утонула и почему это моя вина: я хотела сказать ей «да». Больше всего на свете я любила сплавляться на отцовском каноэ, если не считать охоту на оленей и ловлю бобров. В другой ситуации я бы прыгала от радости, выпади мне такой шанс. И теперь я жалею, что не сделала этого. Но в одиннадцать лет я как раз вступила в тот возраст, когда во мне постоянно играло желание самоутвердиться, поэтому я покачала головой и сказала:
– Я иду на рыбалку.
Мама окинула меня долгим взглядом, как будто хотела сказать еще что-то, но не решилась. В конце концов она вздохнула и отодвинула кастрюлю к стенке печи. Взяла корзинку из ивовых прутьев, одну из тех, которые отец сплел прошлой зимой, и вышла на улицу.
Как только за ней захлопнулась сетчатая дверь, я нагребла на тарелку вчерашнего печенья, полила его горячим земляничным сиропом, сделала себе чашку цикориевого отвара и отправилась завтракать на заднее крыльцо. Днем уже было тепло. На Верхнем полуострове зима длится целую вечность, а весна все тянется и тянется, пока вы внезапно не проснетесь одним прекрасным утром в середине июня и не обнаружите, что – бам! – уже наступило лето. Я отстегнула лямки комбинезона, сняла рубашку и закатала штанины джинсов так высоко, как могла. Я всерьез подумывала о том, чтобы отрезать их и превратить в шорты, но это был мой самый большой комбинезон, и следующей зимой он мог понадобиться мне весь, целиком.
Я уже почти разделалась с едой и собиралась вернуться на кухню за добавкой, как вдруг на склоне холма показался отец с полными ведрами воды в руках. Он поставил ведра на крыльцо и сел рядом со мной. Я отдала ему последнее печенье, выплеснула остатки цикориевого отвара на землю и зачерпнула кружкой немного воды из ведра.
Вода была ледяная и чистая. В нее часто попадали личинки москитов. Они кружились и бились в воде, как рыбки на берегу. Когда такое случалось, мы вылавливали их кружками или пытались подцепить пальцами. Наверное, нам стоило кипятить воду, перед тем как пить, но попробуйте устоять и не хлебнуть отличной холодной воды в жаркий летний день. В любом случае мы никогда не болели. После того как мы с мамой ушли с болота, мы два года непрерывно кашляли и чихали. Одно из преимуществ жизни в изоляции, о котором никогда не задумываются, заключается в отсутствии вирусов. Меня всегда забавляет, когда люди говорят, что подцепили простуду, потому что вышли на улицу без шапки или куртки. Если следовать этой логике, то летом можно подхватить лихорадку, если перегреться.
– А где твоя мать? – Голос отца звучал невнятно из-за того, что он жевал печенье с сиропом.
Я чуть было не спросила, почему ему можно говорить с набитым ртом, а нам с мамой – нет, но не хотелось портить момент. В нашей семье нечасто случались моменты физической близости, а мне нравилось сидеть рядом с папой на верхней ступеньке, прижавшись к нему бедром и коленом, как будто мы с ним сиамские близнецы.
– Пошла собирать ягоды, – с гордостью сообщила я, довольная тем фактом, что благодаря мне у нас в этом году будет много земляничного варенья. – Я нашла поляну на Другом Холме.
К тому моменту мама уже почти добралась до нашего лесного участка. Он лежал у основания холма. А внизу этого участка находилась V-образная выемка, где хранилось отцовское каноэ.
Его глаза сузились. Он спрыгнул с крыльца и побежал по холму вниз. Я еще никогда не видела, чтобы он бегал так быстро. Тогда я еще не понимала, что может случиться и почему маме нельзя садиться в каноэ. Я подумала, что папа просто решил помочь ей, хотя всегда говорил, что сбор ягод – работа для женщин и детей.
Он догнал ее, когда она оттолкнулась от берега, и спрыгнул в воду. Но вместо того, чтобы залезть в каноэ, он схватил маму за волосы и вытащил ее из лодки. Она закричала. Он поволок ее на холм, к заднему крыльцу, а затем сунул головой в ведро с водой и держал там, хотя она билась и царапалась. Когда она обмякла, я подумала, что она умерла. И, судя по выражению ее лица, когда отец вынул ее голову из ведра, мама тоже так думала. С ее волос стекала вода, глаза были дикие и полные ужаса, она кашляла и плевалась.
После отец отбросил ее в сторону и ушел. Спустя какое-то время мама поднялась на колени и поползла по дощатому полу крыльца обратно в хижину. Я сидела на большом камне во дворе и смотрела на оставшийся после нее мокрый след, пока он не высох. Я всегда боялась отца, но до того момента это был скорее трепет уважения. Я боялась расстроить его, но не из страха перед наказанием, а просто потому, что не хотела его разочаровывать. Но то, что отец попытался утопить маму, привело меня в ужас – особенно потому, что я не понимала, за что он решил ее убить и что она сделала не так. Тогда я еще не знала, что мама пленница и могла попытаться сбежать. Если бы я была на ее месте, эта попытка убийства только разожгла бы мою решимость сбежать от него. Но когда я ушла с болота, я поняла одну вещь: все люди разные. Сделать то, что должен, один человек может, а другой не в силах.
