Книга Шанхай. Книга 2. Пробуждение дракона - Дэвид Ротенберг

Газетчики, до которых дошел слушок об этих невероятных постельных подвигах, из кожи вон лезли, изобретая эвфемизмы, чтобы описать их максимально подробно и в то же время не выходя за рамки приличий. Инь Бао собирала публикации о себе и часто, замирая от эротического самовозбуждения, слышала, как ночью фразы оттуда цитируют другие девицы.

Обе дочери знали, что лишь одна из них унаследует имя матери. Новая Цзян станет полновластной хозяйкой всего, чем владеет мать, включая три ее борделя и многочисленные курильни опиума, а также получит в наследство неоспоримое право по собственному усмотрению решать судьбы не только своих служащих, но и сестер. Для Цзян не являлось секретом, что младшая и средняя дочери недолюбливают друг друга, она понимала: та из них, которая проиграет в состязании за наследство, потеряет все вне зависимости от того, что будет написано в завещании матери.

Цзян подумала об обязанностях Договора Бивня, которые вместе с имуществом и именем будет вынуждена принять ее наследница, и, отвернувшись от окна, посмотрела на среднюю дочь Май Бао, стоявшую посередине комнаты. Она обладала классической красотой, длинными стройными ногами, тонкой талией, а ее безупречная кожа была настоящим чудом. При взгляде на Май Бао вспоминались чистопородные лошади и величавость, присущая этим царственным существам.

Май Бао тоже нравилось исполнять роли из «Сна в красном тереме», но не те, которым отдавала предпочтение младшая сестра. Она любила перевоплощаться в Сюэ Баочжай, Бесценную Добродетель, жену Цзя Баоюя — любящую дочь и верную супругу.

Когда Май Бао играла Бесценную Добродетель впервые, Инь Бао скользнула к матери и то ли профыркала, то ли прошипела:

— А я-то думала, что мужчины приходят к нам, чтобы хоть ненадолго сбежать от жен вроде Бесценной Добродетели.

— Мужчины приходят сюда по многим причинам, — с улыбкой откликнулась Цзян. — Помни об этом, дорогая.

— С какой стати я буду помнить об этом, матушка? — с вызовом ответила Инь Бао.

Она улыбнулась так, как может улыбаться только молодая женщина в расцвете сил, и, наклонившись, долгим поцелуем прильнула к губам матери. Цзян впервые заметила, что по ощущению и на вкус губы младшей дочери — точь-в-точь такие же, какими много лет назад были губы ее отца. Она похлопала Инь Бао по руке, подумав при этом: «Не так быстро, доченька, ты станешь королевой и войдешь в Договор Бивня».

Май Бао также неоднократно выступала в образе Ши Сянъюнь, Дымки над Рекой — девицы неопределенного вида, пресной и безвкусной. Приговор Инь Бао в отношении игры Май Бао в этой роли был немногословен и жесток:

— Старшая сестрица обладает непревзойденным талантом скучно изображать скучных людей. Теперь благодаря Май Бао мы точно знаем, как выглядит человек, которому не стоило бы рождаться на свет. Как мило с ее стороны!

— Тот, кто кажется скучным одному, может возбуждать другого, — философски откликнулась Цзян.

— Да, матушка, но горшок с медом — он для всех горшок с медом.

Но больше всего средней дочери Цзян нравилось перевоплощаться в образ Юаньян — служанки вдовствующей госпожи, которая ответила отказом на предложение Цзя Шэня стать его наложницей и повесилась после смерти госпожи.

— Начало — чепуха, — пробормотала Инь Бао, увидев сестру в этой роли, — но финал, где сестрица вешается, просто прелесть. Глаз не оторвешь.

Цзян молча смотрела на младшую дочь, размышляя: действительно ли она столь жестока и можно ли отдавать Договор Бивня в руки такого человека?

— Что же вы молчите, матушка? Неужели не произнесете какой-нибудь сентенции вроде того, что «для одного — повешение, для другого — секс»?

— Нет, дорогая, не произнесу.

— Очень жаль. Мне казалось, что хорошо повесившийся человек заслуживает прощального напутствия. — Раздавшийся вслед за этим резкий смех дочери заставил Цзян испытать чувство разочарования.

Хотя Инь Бао и Май Бао никогда не обсуждали эту тему, обе прекрасно знали, что окажется на кону после того, как не станет их матери. Они также не ведали про Бивень Нарвала и обязательства, возложенные на любого из Троих Избранных. Но, наблюдая на протяжении всей жизни за матерью, девушки прекрасно понимали: она особенная, не такая, как все. Поскольку они исповедовали буддизм, католическое представление о «богоизбранности» было им чуждо, но при этом ни та ни другая ни на секунду не сомневались: их мать — подлинное чудо природы.

Именно Инь Бао первой обратила внимание на странные отношения, которые связывали мать с Конфуцианцем.

— Может, он предпочитает мальчиков, матушка? — как-то раз спросила она.

Вопрос застал Цзян врасплох, поскольку она не ожидала, что ее общение с Конфуцианцем может кому-то бросаться в глаза.

— Я не имею представления о том, в какой области лежат его сексуальные пристрастия, — растерянно выдавила она.

— Зачем же тогда он таскается в нашу блядницу?

Цзян поморщилась. Женщину коробило оттого, что дочь называет ее заведение столь непотребным словом. Ни от кого другого она бы подобного не потерпела, но девочка слишком сильно напоминала своего отца, и от этого сердце Цзян таяло. Она обожала младшую — самую разухабистую и беспардонную — дочь и озабоченно думала: а будет ли честным по отношению к ней назвать преемницей среднюю? Затем она отмахнулась от этой мысли. В конце концов, это уже будет не ее дело. Как только Цзян отдаст свое имя одной из дочерей, вместе с ним она сдаст и власть, в обмен на что та будет вынуждена в полной мере принять их семейные обязательства в отношении Договора Бивня.

А именно сейчас эти обязательства, похоже, начали приобретать вполне конкретные очертания. Цзян было ясно: на звание Человека с Книгой существовало уже три кандидата. Мужчин с книгами в Шанхае было хоть отбавляй, но лишь трое были способны дать начало процессу перемен у излучины реки. В эту троицу входили бандит Ту, Чарльз Сун и, как ни странно, фань куэй Сайлас Хордун. Давным-давно Цзян была свидетельницей того, как Ричард Хордун ночь за ночью, находясь в опиумном угаре, писал свои странные дневники, и, когда ей сказали, что они перешли к его сыну Сайласу, тот тоже стал кандидатом на звание Человека с Книгой. Возможно, одним из этих троих придется заниматься ее дочери, к которой перейдет имя Цзян. Правда, что конкретно в данном случае означало слово «заниматься», она пока не знала.

Цзян взяла Май Бао за руку и оглядела ее с головы до ног. В волевых чертах дочери она увидела колодец времен, из которого вышел весь их клан. В отличие от сестры, эта девушка не была современной. Хотя Май Бао любила наряжаться в костюмы героинь «Сна в красном тереме», ей было ближе все, что связано со стариной. Она сторонилась репортеров и никогда не проводила время с торговцами. Она прекрасно владела искусством классического танца и декламации, о ее виртуозной игре на эрху говорил весь Шанхай. Май Бао открывала для мужчин иной мир, мир ночных наслаждений, в котором ей была известна каждая пядь. И, как у любой истинной представительницы шанхайского полусвета, по-настоящему ее сердце принадлежало — точь-в-точь как в произведениях классической китайской литературы — то бедному студенту, то поэту. Сейчас это был книжник с пустыми карманами и огромным, во всю щеку, родимым пятном винного цвета.