Книга Саблями крещенные - Богдан Сушинский

— Ты люби меня, люби. Сегодня ты не погибнешь. Долюбишь до самого утра, и ни одна женщина не будет целовать тебя мертвым. Только ты еще сильнее люби меня… Любить меня — это не грех.

— Было бы страшным грехом — не любить тебя в эту ночь, — неожиданно проникся не только словами, но и способом, логикой ее мышления Шевалье. — Однако я такого греха не совершу. В эту ночь я войду безгрешным.

34

Въезжая в крепостной двор замка, графиня оглянулась и увидела, что Кара-Батыр вдруг повернул коня, проскочил через мост, который охрана уже начала поднимать, и понесся по равнине в таком бешеном аллюре, словно за ним гнался целый отряд преследователей.

— Что происходит, Кагир? — уставилась она на второго татарина, с явной тоской смотревшего вслед удаляющемуся земляку.

— Он скоро вернется, графиня, — ответил тот по-татарски. — Не нравится ему этот замок. Что поделаешь, степной человек, — добавил по-французски. — Крепостные стены напоминают нам стены темниц.

— Причем напоминают слишком упорно, — согласилась графиня.

Впрочем, слова ее могли прозвучать и как угроза. Кагир отлично понимал это, но покорно промолчал. Рослый двадцатипятилетний татарин-полукровок (отец — перекопский крымчак; мать — выросшая во Франции хорватка), он, казалось, и рожден был для того, чтобы еще с пеленок стать слугой кого-то богатого и грозного. Правда, мало кто догадывался, что под кольчугой его почти врожденной покорности скрывается решительный, не знающий ни жалости, ни особых душевных терзаний, придворный заговорщик и опытный шпион. Но все эти черты в нем нужно было еще только распознать.

— Что-то произошло? — оглянулся маркиз де Норвель. — Ваш слуга куда-то отправлен вами?

— Он не доверяет замкам, — сурово улыбнулась графиня.

Маркиз попридержал коня и внимательно посмотрел на де Ляфер и оставшегося татарина. Потом медленно перевел взгляд на шевалье де Лумеля и двух его невзрачных лучников.

— Он не доверяет всем рыцарским замкам или только моему?

— Вообще-то всем. Лесам и замкам. Причуды степняков. Но вашему замку особенно. Почему-то.

Их взгляды встретились.

«Если вздумаете превратить меня в пленницу, то за стенами вашего замка найдутся люди, способные разнести обитель по камешку», — вычитал в глазах пленительной парижанки хозяин нелюбимого Кара-Батыром замка.

— Мне уже сообщили, что вы разъезжаете по Франции в сопровождении своих поклонников-татар, очевидно, не доверяясь французам, — иронично искривил губы маркиз де Норвель. — Честно говоря, поначалу мне не верилось, но теперь…

— Не задумывайтесь над подобными пустяками, недоверчивый вы мой маркиз. Вам еще будет над чем задуматься, — ответила графиня де Ляфер улыбкой того же достоинства.

Де Норвель вновь придержал коня и с удивлением взглянул на свою очаровательную гостью. Однако графиня сделала вид, что не заметила его удивления.

«Удивляться будете чуть позже, — молвила она про себя. — Такая возможность вам еще представится».

Хозяин замка Аржиньи оказался довольно гостеприимным. Стол, который вскоре накрыли в честь графини де Ляфер, мог поразить воображение любой королевы. У Дианы даже закралось подозрение: уж не готовился ли этот стол для других гостей, которые по какой-то причине не прибыли? А она и де Лумель — всего лишь случайные путники, оказавшиеся королями на чужом пиру.

— Как вы чувствуете себя, шевалье? — довольно бодро поинтересовалась графиня у своего спутника за несколько минут до того, как они вошли в зал для приемов.

— Теперь я понял, что многое потерял, путешествуя вне вашей свиты, — уперся кулаками в бока бродячий монашествующий рыцарь. Он произнес это громко. Такое понятие, как чувство такта, было совершенно не знакомо ему. Кроме того, де Лумель, похоже, никогда не терял присутствия духа. Уже хотя бы потому, что у него всегда была возможность сопоставить свое нынешнее скверное положение с тем, еще худшим, в котором когда-то оказывался. — Отныне считайте меня своим щитоносцем, графиня.

— Очень скоро вы обнаружите, что это куда менее приятная и безобидная обязанность, чем вам кажется, глядя на этот стол, — почти клятвенно пообещала ему де Ляфер.

Маркиз де Норвель появился без супруги и без дамы сердца, поэтому графине было отведено место рядом с ним, во главе стола. Диана лукаво хмыкнула, однако от комментариев воздержалась. Если маркизу хочется, чтобы в этот вечер она почувствовала себя хозяйкой замка, что ж…

— Не будете ли так добры объяснить, что это за доблестные рыцари, — указала она на троих воинов, усевшихся за стол напротив шевалье де Лумеля и татарина Кагира, которого графиня представила маркизу как крымского князя, поскольку тот и в самом деле причислял себя к одному из знатных татарских семейств, состоящих в родстве с нынешним ханом.

— Это люди графа Артура де Моле, — кратко отрекомендовал их маркиз, не пожелав даже назвать имен, и тотчас же поднял свой бокал, давая понять, что знакомство завершено и пора переходить к пиршеству.

— Артура де Моле?! А сам граф… что же, не пожелал навестить ваш замок? — поинтересовалась графиня. Только сейчас она поняла, от кого маркиз получил сведения о ее интересе к замку, а следовательно, к сокровищам ордена тамплиеров.

— Почему-то не появился. Возможно, прибудет завтра утром, — незаметно гладил под столом руку графини маркиз де Норвель. И графиня благоразумно не отдернула ее, подарив владельцу замка пока еще весьма призрачную надежду.

35

Утром Пьер просыпался с таким трудом, словно выкарабкивался из бездны. Каждый раз, когда, ухватившись за край этой бездны, ему удавалось выглянуть на свет божий, он тотчас же проваливался в темноту небытия — успокоительную, блаженно умиротворяющую.

Выпутавшись в очередной раз из сетей утреннего благоденствия, Шевалье, в конце концов, обратил внимание, что в комнату пробиваются первые лучи солнца, а покачивающиеся на легком ветру ветки старой вишни припадают к окну и плачут по своей судьбе тонкими дождевыми струями.

Только заметив эти струи, странствующий летописец вдруг вспомнил о том любовном безумстве ночи, которое он пережил; о высокой, серебристо отсвечивающей в ночной темноте женской груди, на которой засыпал праведным сном продолжателя рода человеческого, и неожиданно спохватился — женщины рядом с ним не было.

«Приходит утро, и все, кого я ночью целую, гибнут… — Он не вспомнил эти слова, нет — он явственно услышал их. Словно кто-то вкрадчиво нашептывал ему, стоя у изголовья. — Все, кого я ночью целую…»

Шевалье легкомысленно ухмыльнулся и, сонно потянувшись, вновь взглянул в окно. Он вспомнил, что где-то там, за стеной из повозок, просыпается полк драгун, оживают поугасшие костры кашеваров, а к окраинам имения, очевидно, подкрадываются первые разъезды повстанцев.

Однако ни видеть, ни знать всего того, что происходило сейчас за окнами, он не желал. Единственное, чего ему хотелось, так это еще хотя бы на мгновение ощутить рядом с собой тепло упругого тела Христины Печальной, податливую солоноватость ее губ.