Книга Дом на краю ночи - Кэтрин Бэннер

Однажды он наткнулся на дочь, рыдавшую на ступеньках террасы.

– Что случилось, Мариуцца? – спросил он, покрывая ее поцелуями. – Мичетто захворал?

– Нет, нет! – отвечала она сердито. – Нет, папа.

– А что тогда? Ноги болят?

– Папа, ноги не болят уже три года.

– Ну а что тогда?

Мария-Грация фыркнула сердито.

– Почему ты не позволяешь мне помогать в баре? Туллио, Флавио и Аурелио можно, а мне нет. Почему ты не разрешаешь мне вступить в Piccole Italiane[42] вместе с другими девочками? Я тоже хочу маршировать, ходить в походы и петь. Все мальчики вступили в Balilla. Я умею петь, папа. И я могу помогать в баре, и отсчитывать сдачу, и обслуживать посетителей намного лучше, чем Туллио, который вечно уткнется в свои журналы и разглядывает картинки с автомобилями, или Аурелио, который не может верх от низа отличить!

Немного ошарашенный подобным взрывом недовольства, Амедео сказал:

– Но ты ведь не хочешь работать в баре? Ты умница, ты можешь стать образованной женщиной. И ты ведь не будешь ходить на эти субботние фашистские сборища и в эти лагеря, разве не так?

– Ноги у меня не болят! – закричала Мария-Грация. – И все туда ходят! Только я на всем острове не хожу никуда!

С этими словами она умчалась за занавеску на кухню. Он слышал, как ее шаги затихают в глубине дома – все еще нетвердые, – и его охватило смешанное чувство. Он эту девочку бесконечно любил, но тем не менее разозлился.

Неужели и Мария-Грация становится непокорным подростком? Он не перенесет этого. Позже он поднялся к ней в комнату, утешал, называл ласковыми именами, угощал печеньем из бара и даже согласился, чтобы она наведалась на собрание Piccole Italiane.

Но попытка вступить в Piccole Italiane оказалась неудачной. Ее не приняли. Профессор Каллейя посчитал, что она не будет успевать за другими из-за своих слабых ног.

Вскарабкавшись вся в слезах по ступенькам в бар, Мария-Грация отмахнулась от вопросов отца.

– Не хочу больше ничего слышать про Piccole Italiane! – выкрикнула она. – Уеду на материк и стану монашкой!

Выманить ее из комнаты удалось поэту Марио Ваццо, который уговаривал ее так ласково, что Мария-Грация смягчилась и, все еще слегка злясь на весь мир, спустилась в бар.

– Я попрошу маму сходить к учителю Каллейе, – сказал Амедео. – Она быстро втолкует ему, что к чему.

– Папа, я больше ничего не хочу об этом слышать! – отрезала Мария-Грация.

Он собирался обсудить это происшествие с Пиной, но на следующий день все газеты только и писали что о германском фюрере, большом друге il duce, и его войне в Польше. И хотя il duce заартачился и колебался еще целый год, теперь всех занимала только война. Из-за этой войны сыновья Амедео один за другим покинули остров.

V

Как только Туллио стукнуло девятнадцать, все ребята из его бывшего класса получили повестки с предписанием явиться на материк. Там им предстояло пройти медосмотр. Туллио вернулся после медосмотра модно, по-городскому подстриженный и задумчивый. Он сделался тихим и молчаливым, хотя никогда замкнутостью не отличался. Его признали годным к военной службе, и через несколько месяцев он получил зеленую повестку с распоряжением прибыть в казармы под Сиракузой.

Приказав братьям не беспокоить его, Туллио полдня пролежал взаперти в их комнате, забитой футбольными медалями и игрушечными машинками. В этот вечер, пока его друзья на террасе бара обсуждали самолеты и пулеметы, итальянские города и далекие горы, его было не видно и не слышно. После того как бар закрылся, он предстал перед родителями и объявил о своем решении.

– Я хочу уехать, – сказал он. – Если я останусь, то буду всю жизнь считать, что упустил свой шанс. В любом случае у меня нет выбора. Так что лучше нам всем отнестись к этому с радостью, насколько это возможно.

Его желание подкосило Пину, хоть она и планировала, что Туллио покинет остров. Было даже как-то неприлично, что он не рыдал и не убивался, стоя в лодке, которая уносила его прочь. Он лишь улыбался и махал рукой.

– Их всех заберут, – рыдала Пина. – Почему, ради святой Агаты и всех святых, я возжелала иметь троих сыновей!

Туллио прислал им памятный снимок, на котором он был в форме своего полка. Каждые две недели он писал родным письма, туманно намекая на место своей службы. Судя по песчинкам в конвертах, он находился где-то, где так же жарко, как и на их острове: в Ливии или Абиссинии, не на севере, – за что Пина благодарила Бога.

Когда зеленую повестку получил Флавио, у него уже были собраны вещи, он ежедневно делал отжимания и подтягивался у себя спальне, чтобы быть «в боевой готовности». Три недели спустя он прислал из казарм восторженное, без знаков препинания письмо, вложив в конверт фотографию. Больше они не получали от него вестей.

Траурным днем 1942 года, когда уехал самый младший, Аурелио, Амедео стоял, вцепившись в стойку бара, как некогда Мария-Грация держалась за каменный подоконник дома рыбака Пьерино, – и ни она, ни ее мать не могли произнести ни слова.

На снимке Аурелио выглядел заплаканным мальчишкой с красной после бритья шеей.

Снимки мальчиков были добавлены к галерее в коридоре. Иногда по утрам, тихо спускаясь вниз, Мария-Грация видела, как отец стоит перед ними.

Она слышала, как плачут ее родители, – раньше ей никогда не приходилось быть свидетельницей подобного. Один раз она проснулась от рыданий, не понимая, что происходит.

– Я не должна была поощрять их отъезд. – Это был голос матери. – Я не должна была рассказывать им про материк, про университеты, города и palazzi[43].

– Ну кому удавалось удержать своих детей? – говорил отец. – Забрали даже сыновей Риццу, а их-то вербовщику пришлось увозить насильно. Как мы могли удержать их здесь?

– Все равно, amore, – рыдала Пина. – Они не вернутся. Я знаю, домой они не вернутся.

– Я не должен был заключать сделку со святой! – Теперь и в голосе отца прорывались рыдания. – Я не должен был ставить жизни своих мальчиков за жизнь Марии-Грации. Что же я наделал, Пина, amore, что я наделал?

Никто не мог добиться от него, что он имел в виду, – ни жена, ни дочь. Но было похоже, что Амедео уже знал, что сыновья не вернутся никогда.

Новость про Туллио принесла телеграмма: пропал без вести в Египте. Неделю спустя пришло сообщение о том, что и Аурелио пропал без вести в той же битве. Двое мальчиков, Туллио, самый старший и всегда главный, и Аурелио, младший и ведомый, исчезли в один день. Весть о среднем сыне, Флавио, прибыла три месяца спустя, хотя он пропал почти в то же самое время.