Книга Железный Хромец - Михаил Попов

Во время этого похода Тимур и Хуссейн с полным правом могли заключить, что судьба наконец начинает поворачиваться к ним лицом. Их слава летела впереди них. Десятки, сотни людей присоединялись к ним. И таджики, и туркмены, и степняки. Когда разрастающаяся армия приблизилась к Кандагару, к эмирам явился один из местных беков Арази Хабиб и объявил, что желает со своими людьми, а их у него не менее тысячи человек, встать под начало Хуссейна и Тимура. Кто же откажется от такого приобретения?

Над ручьем, над прохладным горным ручьем на поросшем травой берегу стоял шатер Тимура. Очень жаркое лето выдалось в том году, и только в этих местах, в предгорьях вблизи воды, несущей свежесть тающих снегов, можно было вздохнуть полной грудью. Вернувшись с охоты, эмир сбросил с себя пропотевшую одежду и в одной рубахе развалился на огромном ковре в тени старой развесистой чинары.

Слуги управлялись с лошадьми. Дадут им остыть и поведут на водопой.

Повар хлопочет у котлов, распространяющих соблазнительный запах. За время своего успешного шествия на юг Тимур оброс имуществом, и его ставка стала напоминать ставку обычного степного хана. Разумеется, та жизнь, что вел он, ни в какое сравнение не могла идти с той, что организовал себе жизнелюбивый Хуссейн. У него был не один ковер и не один шатер, и содержимое этих шатров вызывало живейший интерес и зависть его нукеров.

Тимур вполне спокойно относился к превосходству названого брата на этом поприще. Даже спокойнее, чем его нукеры. И Мансур, и Байсункар, и особенно Курбан Дарваза считали, что повелитель должен больше заботиться о своем внешнем блеске. Ибо люди по большей части глупы и чаще всего именно внешний блеск принимают за истинное величие. Тем, кто умеет только смотреть, но не умеет думать, может показаться, что между эмиром Хуссейном и эмиром Тимуром нет равенства и первый стоит выше второго.

Тимур, конечно, догадывался о существовании подобных разговоров и настроений, но серьезного значения им не придавал. Нет, он не был даже глубоко в душе аскетом, он нисколько не заблуждался относительно того, как действует на души подданных богатство и величие, умело выставленные напоказ. Просто он считал, что время для усилий в этом направлении еще не пришло. И потом, имеет смысл заботиться о величии и блеске своей столицы, каковой мог бы стать, скажем, Самарканд, но какой толк устраивать подобие висячих садов Семирамиды[35] на берегу обыкновенного, хотя и живописного горного ручья?

Таковы примерно были размышления эмира на этот счет, но в тот момент, о котором идет речь, не ими была занята его голова. Тягостные предчувствия одолевали Тимура с самого утра. Ни успешная охота, ни лепетанье снеговой воды под обрывом берега, ни зрелище величественных горных вершин не отвлекали и не успокаивали его.

Хуже всего было то, что предчувствия эти были неопределенны. Как ни напрягал он свой мозг, не мог определить, с какого направления ждать ему неприятностей. Хорошо, если не беды.

Он отказался от еды, к немалому изумлению и нукеров и слуг. Виданное ли дело!

Немедленно по команде Мансура всех коней отвели к дальним коновязям, и все в стане стали ходить на цыпочках, дабы не потревожить драгоценный покой эмира.

Только холодной воды истребовал Тимур, только ее испил он во время своих мрачных размышлений.

Осторожно, бесшумно приблизился к нему Байсункар. Войдя в тень чинары, он сказал, что явился некий человек, довольно дерзко заявляющий, что ему необходимо видеть эмира.

– Кто он?

– Имя его ничего мне не сказало. Он не мулла, но похож на человека духовного звания.

Тимур приподнялся на руках, привалился к стволу чинары и велел:

– Пусть придет.

Вскоре из-за шатра появился человек среднего роста с округлым симпатичным лицом, которое украшала небольшая темная борода и такие же темные усы. Высокий, изрезанный мудрыми морщинами лоб. Живые, уверенно глядящие глаза. На вид лет сорок или около того.

Не дожидаясь, когда ведшие его воины заставят встать на колени, он преклонил их сам.

Тимур указал ему, где сесть. В душе у эмира появилась необъяснимая уверенность, что появление этого человека как-то связано с мрачными и неопределенными мыслями, одолевающими его с самого утра.

– Как тебя зовут?

– Мое имя значит не больше, чем шум воды в этом ручье.

Эмир задумчиво почесал грудь в разрезе рубахи.

– Ты не хочешь открывать свое имя или потому, что оно связано с большой славой, или потому, что бесславье сопутствует ему. Я мог бы заставить тебя говорить, но дело в том, что легче всего человек лжет, когда он говорит о себе.

– Воистину так.

«Какие хорошие глаза, какое хорошее лицо, – думал про себя Тимур. – Вдвойне жаль, что он не хочет назваться, это означает, что он пришел не для того, чтобы поступить на службу».

– Что ж, незнакомец, Аллах судья тем причинам, что заставляют тебя молчать о том, о чем ты молчишь. Но отчетливо вижу, что ты пришел говорить. Так говори то, что ты задумал сказать.

– К тебе я прибыл из Кеша.

Тимур едва заметно встрепенулся.

– Из города, близкого твоему сердцу, но с известием, которое оставит в твоем сердце рану.

– Не медли. Плохие новости следует сообщать быстро. Даже у смерти есть достоинство – она мгновенна.

– Твой учитель…

– Шемс ад-Дин Кулар?

– Шемс ад-Дин Кулар.

Гость тяжело и длинно вздохнул.

– Я уже велел – не медли!

– Он умер.

– Давно?

– Совсем нет.

Тимур закрыл глаза и привалился затылком к шершавой сухой коре дерева.

– Он был стар. Очень стар. Смерть всегда не только мгновенна, но и неожиданна. Гибель воина в бою ничем, в сущности, не отличается от кончины старика в постели.

Гость сочувственно опустил глаза и так застыл.

– Я был грешен перед ним. Мне показалось, что возраст помутил его разум и у меня нет теперь нужды в нем как в учителе. Месяцами я не вспоминал о нем, а теперь мое сердце ноет и наполняется холодом.

Гость продолжал сидеть в позе скорбного сочувствия.

– Он что-нибудь сказал перед смертью?

– Я прибыл только для того, чтобы передать его слова.

– Кончина его была легкой?

– Он умер как праведник.

– Ничего нет удивительного в том, что праведник умер как праведник… но слова, что он велел передать?

– Я попытаюсь передать их слово в слово, ибо скрытый смысл их мне непонятен, но гонец необязательно должен знать содержание письма. Шейх перед смертью много думал о тебе – так он говорил. О тебе, твоей будущей судьбе. И не просто думал, по его свидетельству, были ему какие-то видения и сны. Их он мне не пересказывал, но понял я, что они запутанны и грандиозны.