Книга Пророчество о сестрах - Мишель Цинк

— Почему… Почему следовало ожидать?

Мадам Беррье с легким звоном ставит чашку на блюдечко.

— Потому что, дорогая моя, это обусловлено пророчеством. Пророчество обещает, что так и будет!

Я встряхиваю головой, чувствуя, что запуталась окончательно.

— Простите, мадам. Боюсь, я ничего не понимаю.

Она вскидывает подбородок, словно прикидывая, как расценивать мое неведение — как ловкий обман или обыкновенную глупость. Но наконец наклоняется вперед и произносит, понизив голос:

— Без Самуила души совершенно беспомощны. Они собирают и наращивают войско вот уже много веков, но пророчество гласит, что без предводительства Самуила, Зверя, они не в состоянии приблизить Судный день. А призвать Самуила может лишь один человек на всем белом свете. Лишь тот, кто будет нести на руке знак своей власти. — Она ненадолго умолкает и заглядывает мне в глаза с почтением, но в то же время и с толикой страха. — И теперь очевидно, что это вы. Вы, моя дорогая, и есть Ангел. Ангел Хаоса.

Осознание пробивается сквозь дымку изначального шока, точно первобытное заклинание, барабанная дробь, сперва пульсирующая в костях, а потом разливающаяся по всему моему телу. Я даже не могу говорить об этом, о зарождающемся прозрении. Мне трудно было принять даже то, что я оказалась Вратами. Что же означает для меня эта новая роль, что отведена мне в пророчестве?

— Но… Но я думала, Лия — Хранительница. Разве нет? — Голос Сони доносится словно из глубокого тоннеля, и я вспоминаю, что не успела рассказать ей о своем недавнем открытии, о том, что я — Врата.

Глаза мадам Беррье туманятся от удивления.

— Mais, non![2]Никто другой не бывает отмечен этим знаком, совсем-совсем никто. Эта отметина обозначает, что ваша подруга — Врата, и не просто Врата, а Ангел — единственные Врата, способные призвать Самуила. Единственные Врата, обладающие выбором: привести Зверя в наш мир или уничтожить раз и навсегда.

— Но… Лия?.. — Соня поворачивается ко мне, умоляя о правде — о той правде, что мне совсем не хотелось бы ей говорить. — Все так и есть? Неужели?

Я разглядываю сложенные на коленях руки так, точно в них лежит ответ на вопрос Сони. Однако лишь я владею тем ответом, что она должна получить. Подняв голову и встретившись с ней взглядом, я киваю.

— Да. — Сил хватает только шептать. — Я не успела тебе сказать. Я сама узнала только прошлой ночью, а что я еще и Ангел Хаоса — так и вообще не знала до этой самой минуты.

Мадам Беррье в ужасе. Она устремляет взгляд на меня, и я вижу, что глаза у нее стали такими черными, что почти лишены цвета.

— Вы не осознавали своего места в пророчестве? Ваша мать не учит вас ничему, что связано с пророчеством и вашей ролью в нем? Она же сама когда-то играла в нем важную роль!

Соня рядом со мной бормочет — тихо, бесстрастно, точно просто думая вслух:

— Мадам, ее мать скончалась, когда она была совсем еще ребенком. И отец тоже, недавно.

Глаза пожилой гадалки расширяются, во взгляде читается жалость.

— А, тогда это все объясняет, ибо старшим и более мудрым сестрам пророчества надлежит наставлять своих дочерей и заботиться о том, чтобы они знали все, что должны о нем знать. Так ваш батюшка тоже умер, совсем недавно? — Голос ее тих и вкрадчив, она словно бы спрашивает у себя самой, а не у меня. — Так-так. Ну что же. Теперь вы утратили защиту. Утратили завесу.

В памяти у меня сами собой возникают, плывут пеленой тумана слова из книги: «…огражденный лишь завесой, что тоньше паутинки».

— Завесу? — взволнованно спрашиваю я.

Мадам Беррье наконец теряет терпение и вскидывает обе руки в воздух, точно признавая свое поражение.

— Вы столкнулись лицом к лицу с пророчеством, ничего не зная о нем? Как вы пойдете в бой, если не знаете врага? Не знаете, каким оружием можете воспользоваться? — Она глубоко вздыхает. — Предсказано, что Ангелу будет дан защитник. Земной, но все же. Иначе Ангел был бы совершенно беспомощен, и Самуил нашел бы путь сюда прежде, чем та, что избрана на роль Ангела, успела бы вырасти и научиться управлять своей силой. Прежде чем она бы доросла до возраста, когда может сделать выбор. А ведь, дорогая моя, еще с начала времен сказано, что выбор есть у каждого. Защитная завеса дает Ангелу возможность подрасти и сделать выбор. Пока защитник жив, Зверь не может явиться за вами. Когда умер ваш батюшка, милая моя девочка?

— П-примерно… примерно две недели назад.

— А были ли обстоятельства его смерти… необычными?

— Да. — Я снова могу лишь шептать.

Гадалка промокает уголки рта салфеткой.

— Мне очень, очень жаль. Пророчество — тяжкая ноша даже для самых сведущих и подготовленных сестер. Для столь же непросвещенной, как вы… для исполняющей вашу роль… это, должно быть, и вовсе не по силам. Я постараюсь поведать вам все, что возможно. Давайте начнем с вашего отца. С его смерти.

При воспоминании об отце горло у меня сжимается.

— А какое отношение это имеет к пророчеству?

— Самое прямое, — просто отвечает мадам Беррье. — Души много веков ждут возможности вернуться в наш мир. Вы — их Ангел, вы наделены силой способствовать их возвращению или навеки изгнать. Уж не сомневайтесь: они ни перед чем не остановятся, лишь бы заполучить вас.

Мне хочется засмеяться от нелепости подобного предположения. А потом я вспоминаю, каким было лицо отца, когда его нашли мертвым. Эти широко распахнутые глаза… незнакомая гримаса на лице — слишком испуганном, чужом, не его. Мысли обо всем этом переполняют меня всепоглощающей грустью, быстро перерастающей во что-то вроде гнева и недоверия — которое не имеет ничего общего с неверием.

И когда наконец я перевожу взгляд на мадам Беррье, мои слова уже не вопрос, а чистая правда.

— Его убили падшие души. Он погиб из-за меня.

Она печально качает головой.

— Мисс Милторп, вы не должны чувствовать ответственность за его смерть. Ни один защитник не может стать завесой против собственной воли, не желая того. Чтобы принять эту роль, он должен был очень любить вас. Он тоже сделал свой выбор. — Голос мадам Беррье ласков и нежен, как голос матери. — Удивительно, как это они не добрались до него гораздо раньше. Чтобы противостоять им так долго… да, он должен был быть очень сильным человеком, человеком, твердо намеренным защищать вас до последнего.

Я качаю головой, пытаясь осознать всю правду о смерти отца.

— Но он не странствовал по Равнине. Он никогда не рассказывал мне ни о чем таком — а если бы знал, непременно рассказал бы.

Мадам Беррье несколько мгновений обдумывает мои слова, а затем коротко кивает.

— Возможно. Но, дитя мое, падшие души хитры, а Самуил неизмеримо хитрее их. Возможно, они заманили вашего отца туда чем-то, что было для него очень-очень важно. Чем-то, что он горячо любил.