Книга Сделайте погромче - Наталья Нестерова

– Вот как!

– И недавно родился ребенок.

– Понятно. От кого ты узнала?

– От его брата.

Эмма Леонидовна имела все основания заявить: я тебя предупреждала, я так и думала, я подозревала, я была права. Нина ожидала этих справедливых упреков. От которых нет никакого толка. Если не считать досаду дочери и удовлетворенное самолюбие матери.

Но Эмма Леонидовна сказала другое:

– И все-таки, возможно, тебе не следует торопиться. Поговори с Сергеем, он несет не меньшую ответственность, чем ты.

– Браво, бабушка! – воскликнула Женя.

– Давай, жми! – подхватил Шура. – Дави на мамочку!

– Бабушка Эмма! Я тебе обожаю!

– Мамочка колеблется. Бабуля, не подкачай! Двойняшки с утра пребывали в азартном унынии. Тут нет противоречия, хотя азарт и уныние – слова противоположного значения, по-научному – антонимы. Но, скажем, состояние болельщиков на стадионе, когда их команда проигрывает, иначе как унылым азартом не назовешь. Досада и печаль переплетаются с надеждой и верой в хороший исход матча.

Ставками в игре, которую наблюдали Женя и Шура, была их жизнь.

– Какой смысл разговаривать с Сергеем? – горестно спросила Нина. – Ради того, чтобы увидеть, как он юлит, оправдывается, напоминает мне, что никаких обязательств не брал, против моей воли не действовал?

– Пусть это будет не только твое решение, но и его, – настаивала Эмма Леонидовна.

– Но само-то решение не изменится!

Нина села, подтянула коленки, прижала к груди плюшевого мишку, уткнулась в него носом. Мишка пах детством и пылью.

Эмма Леонидовна попробовала зайти с другой стороны:

– Когда я делала аборт… тот, с близнецами… Папе ничего не сказала, хотела уберечь его от лишних страданий. Мол, я одна… сама помучаюсь… А когда вернулась из больницы, так плохо было на душе… не выдержала, рассказала. И папа твой меня ударил! Плачущую, растерзанную… по лицу… изо всей силы… пощечину…

– Что? – Нина изумленно подняла голову. – Папа тебя ударил?

– Вранье! – возмутился Шура. – Дедушка только замахнулся. Кулаки сжал, зубами проскрежетал, развернулся и ушел курить на кухню.

– Не мешай! – остановила брата-правдолюба Женя. – Бабушка по теме правильно обманывает. Кроме того, в ее памяти та сцена могла запечатлеться с вариантами. Женщинам это свойственно. Бабушка Ванда про каждого мужчину, который на нее взгляд бросил, говорила, что он безумно в нее влюблен.

– Сама помолчи! Что женщин медом не корми, дай приврать – хорошо известно.

– Потому что…

– Замолкни! Давай слушать!

На вопрос дочери, хотел ли папа еще детей, Эмма Леонидовна отрицательно помотала головой:

– Не в этом дело. Папу оскорбило, что я выставила его слабым, неготовым разделить со мной возникшие проблемы и трудности.

– Сравнение со мной и Сергеем, – теперь Нина мотала головой, – некорректно. Вы были семьей, имели больного ребенка, то есть меня…

– Жили в коммуналке, – кивнула Эмма Леонидовна, – сырая девятиметровая комната и соседи алкоголики.

– Вот именно! А мы, я… Сергей…

– Ты же сама говорила, что восхищаешься его мужественностью.

– Восхищалась. Правильнее употребить прошедшее время. Ничего не понимаю! – в отчаянии проговорила Нина. – Это не представить! Где были мои глаза? И он не такой! Казался…

– Всякое в жизни случается. Ошибиться легко. У Ниночки отчим был подпольным валютчиком.

– При чем здесь отчим тети Нины?

– Говорил, что секретный конструктор, и все верили. Десять лет! Радовались, что хорошо зарабатывает. А потом его посадили. Есть какое-то стихотворение известное, про то, что людям нравится заблуждаться.

– Пушкин. «Ах, обмануть меня нетрудно! Я сам обманываться рад».

– Даже Пушкин не избежал. Ниночка, у одной моей приятельницы, коллеги по работе, зять вольный программист, то есть волен спать сколько хочет.

– Мама, ход твоих рассуждений мне непонятен.

– Нормальный ход, материнский. К тому веду, что никто вольного программиста в зятья не хочет. Но ведь главное, что дочь моей подруги мужа любит!

– И прекрасно.

– Вот именно. Все прекрасно, что хорошо человеку, а не его малочисленной родне.

– Мама, я опять теряюсь. Ты какая-то странная.

– Когда наступаешь на горло собственным мыслям… что усмехаешься? Так нельзя сказать?

– У мыслей горла не бывает, поэтому наступать не на что.

– Это филологически, а практически в жизни часто приходится. О чем мы говорили?

– Мне понять не удалось.

– О зятьях, программисте непутевом, но ведь тоже вдуматься… – Мысли Эммы Леонидовны путались, выхватывались из разновременных рассуждений. Ей казалось простым и логичным все, что она говорит. – Материнская участь заключается в жертвенности!

– Ты про то, что я своим будущим должна пожертвовать ради зародышей, которые во мне поселились?

– Совершенно не про то! Мы не о тебе говорили.

– Разве?

– Нет, по большому счету, конечно, про тебя. Но для примера – обо мне.

– В том смысле, что ради меня ты пожертвовала другими детьми?

– Какая глупость! Кто это сказал?

– Кажется, ты.

– Нина! Не приписывай мне того, чего я не говорила и не думала!

– А что ты думала?

– Сейчас вспомню… жертвенность… Вот! Мое отношение к твоему верхолазу не должно превалировать над твоими чувствами к нему!

«У мамы в голове неразбериха, – подумала Нина. – Ее обидит, если скажу, что в последнюю очередь брала во внимание ее отношение к Сергею».

Эмма Леонидовна, которая чувствовала, что мыслит здраво, а выражается коряво, поставила точки над «и».

– Настоятельно советую, обязательно рекомендую: поговори с Сергеем! Получи его ответ. Удостоверься в правильности решения.

– Мама, у него маленькие дети.

– Все равно!

– Хорошо!

Нина согласилась, но только чтобы закончить разговор. Следовать маминым советам не собиралась. От мысли, что придется объясняться с Сергеем, становилось тошно. Увидеть его корчи, бегающие глаза загнанного в угол осеменителя глупых девиц? Спасибо, не надо! Мы как-нибудь сами.

Эмма Леонидовна донесла, что хотела. Но ее мысли, облеченные в слова, не выглядели убедительно. Между тем, что мы думаем, и тем, как это проговариваем, лежит огромная дистанция. Поэтому Эмма Леонидовна попробовала уточнить: