Книга Формула влияния - Надежда и Николай Зорины

Фильм заканчивается, звучит траурная музыка, но никого она не может теперь обмануть. Мы, зрители, разом, как по команде, поднимаемся со своих мест, переглядываемся, улыбаемся друг другу улыбками посвященных в главное таинство — какое, мы уже и не помним, но это совершенно не важно, — и дружно выходим из зала.

Опустошенная, изнемогшая от сильных эмоций, я иду по улице, долго иду, вновь и вновь пробуя на вкус пережитое счастье. В чем оно состояло? Пытаюсь вспомнить, но в голове просто вакуум какой-то, ни одной мысли. Да и какая разница? Лучшее, что могло со мной случиться, случилось.

Лучшее… Да нет, просто я посмотрела хороший фильм, только и всего. Способность думать и помнить потихоньку возвращается ко мне. Странно, что в прошлый и позапрошлый раз этот фильм не произвел на меня такого сильного впечатления, показался довольно пустым, а под конец неприятным и тяжелым… Нет, странно не это, странно другое. Я ведь не фильм так воспринимала, а переживала эпизод своей жизни, самый трагический, самый невозможный… Смотрела фильм, а проживала заново последние месяцы жизни моего отца, его болезнь, его смерть. Так почему же я испытывала при этом такое невероятное счастье?

Мы тогда с мамой в прямом смысле слова сходили с ума. Только родилась Машка, я развелась с Ильей. Папа давно чувствовал по утрам неприятное жжение в желудке, а после моего развода — ему с самого начала категорически не нравился Илья, но его уход он воспринял как страшное предательство, — отцу стало хуже. Пошел в поликлинику, сдал анализы. Его положили в онкологию на более углубленное обследование — и тут нас шибануло диагнозом: рак в четвертой стадии, метастазы, операция невозможна. Кстати, Илья в той ситуации повел себя совсем не как предатель, а как добрый, надежный друг. У него были какие-то связи, он смог добиться, чтобы папу перевели в лучшую в нашем городе клинику, сделали новое обследование, назначили лечение. Но мы все понимали, что это бессмысленно. И тогда маме пришла в голову счастливая мысль — убежать. Да, мы ведь действительно сбежали тогда в отпуск, и были, пусть очень недолго — всего восемь дней, по-настоящему счастливы…

Нет, и тогда мы просто себя обманывали, не были мы счастливы, нисколько! Мы ни на минуту не забывали, что отцу осталось жить считаные дни — может, пару недель, может, пару месяцев. И о том, какие ему предстоят невыносимые мучения, тоже не могли забыть ни на минуту.

Мучений, правда, удалось избежать — отец умер от сердечного приступа, почти мгновенно. Мы сидели в приморском кафе на террасе. Я отошла заказать еще кофе, а когда вернулась, отца уже не стало.

Но при чем здесь этот фильм? Такой заурядный, такой никакой? Почему он навеял все эти воспоминания? Да нет, не навеял — я заново, словно наяву, все это пережила. И герой, он совсем не похож на моего отца, да и по возрасту скорее ему в сыновья годится, а когда я смотрела фильм, видела в нем папу. Совершенно ясно, и даже не сомневалась, что это он. Глупость какая-то!

Глупость и гадость! И это необъяснимое, неприличное счастье, которое я испытала в конце. Не знаю, что на меня нашло.

Нашло не только на меня — весь зал, все зрители испытывали, судя по всему, нечто подобное. Абсолютно неадекватная реакция, массовый психоз какой-то!

Но как меня занесло в этот кинотеатр? Почему мне вдруг на ночь глядя взбрела в голову дурная мысль отправиться к черту на кулички смотреть фильм, который никогда не нравился? Кажется, на этот вечер у меня были совсем другие планы. Ну да, я собиралась показать Федору диск и посоветоваться… Теперь я все вспомнила, окончательно вспомнила. Пришло сообщение от Кирюхина, я должна была с ним встретиться в фойе кинотеатра и… И не встретилась. Потому что опоздала, а потом совершенно забыла о встрече.

Я резко повернулась и пошла назад, надеясь, что не все зрители вышли из зала и я смогу его отыскать. Но тут запищал мой телефон — пришло новое сообщение. Оно было опять от Кирюхина. В цветистых выражениях он просил прощения за то, что не смог прийти на эту встречу. Так что же это получается? Его в зале не было? Зачем же я тогда его ждала, зачем смотрела этот дурацкий фильм?

Жутко разозлившись, я решила ему позвонить сама, не понимая, почему мне это раньше не пришло в голову. Номер Кирюхина не отвечал, механический голос абстрактной барышни сообщил, что абонент временно недоступен. Разозлившись еще больше, я села в машину и поехала домой.

Несколько раз еще пыталась дозвониться, но номер стабильно не отвечал. Спать легла в самом дурном настроении. Долго не могла уснуть, но как только начала наконец погружаться в сон, позвонили в дверь.

Этот звонок напугал меня до полусмерти. Я вскочила с постели, схватила халат и, прижав его в груди, замерла посреди комнаты. Кто мог прийти ко мне среди ночи? Мне разом представились какие-то нереальные, мистические ужасы из дешевых бездарных фильмов: человек без лица, девушка с окровавленными руками, черный сгусток, вобравший в себя зло мира… Но тут сообразив, что уже не ночь, а раннее утро — все предметы в комнате были отчетливо видны, — я немного успокоилась, накинула халат и пошла открывать.

На пороге стояла девочка. На пороге стояла моя дочь Маша. Одна. И это было страшнее всех ужасов, вообразившихся мне. Случилось нечто такое, что поправить уже невозможно, новая беда ворвалась в мой дом, и теперь…

— Где бабушка? — закричала я не своим голосом. Маша ничего не ответила, неопределенно мотнула головой — черные длинные волосы рассыпались по ее плечам от этого движения, — грязноватые, слипшиеся, ну да, на даче нет горячей воды, приходится греть… — Где бабушка? — повторила я свой отчаянный крик. Маша опять не ответила, протянула пакет — небольшой пластиковый пакет с розами и сердечками, такие дают в парфюмерных магазинах. Неужели тут все ее вещи? — Ну скажи что-нибудь, Машенька! — Я обхватила ее руками, крепко-крепко прижала к себе и разрыдалась. Пакет выпал из рук моего ребенка, что-то громко стукнуло, какой-то тяжелый предмет… От пережитого горя Маша повела себя странно, начала вырываться, кричать и вдруг с необыкновенной силой ударила меня по голове кулаком. — Машенька!..

Маша вырвалась и бросилась вниз по лестнице. Я побежала за ней. Электронный замок подъездной двери на мгновенье ее задержал, я подумала, что сейчас ее догоню, остановлю, но не успела — Маша выскочила на улицу.

Мы неслись по городу, как в каком-то кошмаре. Я звала ее, она никак не реагировала — не останавливаясь, не оборачиваясь даже, все бежала и бежала вперед. Это длилось так долго, так невыносимо, так нереально долго, что мне начало уже казаться, будто все действительно происходит во сне. Но вот улица, по которой мы бежали, внезапно расширилась, превратившись в площадь. Перед нами выросло здание железнодорожного вокзала. Маша поднялась по ступенькам центрального входа, широким, мраморным, скользким, я совершенно не представляла, как смогу их преодолеть. На крыльце стояла пестрая галдящая толпа цыган. Маша нырнула в эту толпу и пропала.

Наваждение кончилось. Внезапно я поняла, что девочка, которую я пыталась догнать, — вовсе не моя дочь. Маленькая цыганка-нищенка, дитя этой толпы. Как я могла принять ее за свою Машку? Но еще минуту назад я нисколько не сомневалась, что это она. Я ее ощущала своим ребенком. И меня нисколько не сбивали грубейшие несоответствия. Эта девочка старше моей дочери года на два, не меньше, и гораздо выше ростом — Маша не смогла бы дотянуться до звонка, — у нее черные длинные волосы, чужая одежда. Да и как ранним утром Машка могла бы оказаться здесь? На чем бы она добралась с дачи, одна? Да нет, нет, я говорю самой себе глупости, дело не в этом, дело совсем не в этом…