Книга История осады Лиссабона - Жозе Сарамаго

Середина дня, время навестить Марию-Сару, которая ждет корректуру поэтического сборника. Прислуга прибирается на кухне или гладит, ее присутствие так безмолвно и незримо, что едва заметно, ибо женщина, должно быть, полагает, что править рукопись – то же самое, что литургию, и Раймундо Силва, с самого утра не покидавший кабинета, выходит осведомиться: Какая погода, и, поскольку говорить с ней, в сущности, не о чем, пользуется представившейся возможностью или изыскивает ее сам и потому, нарушив свое нерушимое обыкновение, не подходит к окну, а следовало бы, ибо день сегодня особенный и, вероятно, в городе уже знают, что крестоносцы уплыли, ведь шпионаж – изобретение не нынешних войн, а сеньора Мария отвечает: Да ничего, используя это универсальное выражение, в данном случае означающее всего лишь, что дождя нет, потому что мы часто говорим: Да ничего, только холодно, или: Да ничего, только ветрено, но никогда: Да ничего, только дождь как из ведра. Раймундо Силва ищет дополнительных сведений, а именно – не собирается ли, и очень ли ветрено, и сколько градусов. Что же, можно выйти из дому, особенно не утепляясь, довольно будет и макинтоша, высохшего и обретшего былую презентабельность, а из двух имеющихся кашне выбрать то, что полегче, и, ах, какая жалость, что не принято говорить душегрея, звучит тоже не очень-то, но все же лучше, чем странно чужестранное кашне и не менее инородный шарф, но что ж поделать, португальский язык еще молод, еще в стадии становления, хоть от побережий Алгарве и распространяется мощно по всему королевству. Раймундо Силва пошел на кухню, чтобы свести с прислугой Марией счеты – уплатить ей, имеется в виду, недельное жалованье, – и она, взяв деньги, вздохнула по своему обыкновению, словно жалуясь, что по получении жалованья должна расстаться с хозяином, который поначалу пугался и терялся от этого и думал, будто таким способом ему дают понять, что платят ей маловато, и беспокоился он до тех пор, пока не получил исчерпывающих сведений о расценках, бытующих в нижнем сегменте среднего класса, к коему принадлежит и относится – неважно, надо сказать, относится, – и не пришел к выводу, что это еще по-божески, и хотя никак не мог счесть себя бессовестным эксплуататором, все же, пусть и со вздохом сожаления, жалованье прислуге прибавил.

Три главные дороги связывают дом Раймундо Силвы с городом христиан – одна идет по улице Милагре-де-Сан-Антонио и, в зависимости от того, какую из трех ветвей выберешь, ведет либо на Калдас и на Мадалену, либо на Ларго-де-Роза и прилегающие к этой площади высоты и низины, вверх на Коста-де-Кастело, в глубину Эскадиньяс-де-Сауде и Ларго-де-Мартин-Мониз, средний же луч – на Калсада-де-Санто-Андре, Террейриньо и улицу Кавалейрос. Другая через Ларго-дос-Лойос идет в сторону Портас-до-Сол, и третья, самая ходовая – по Эскадиньяс-де-Сан-Криспин все вниз да вниз, пока через несколько минут не упрется в Порта-де-Ферро, откуда трамваем доберешься в Шиадо или на своих двоих – на Праса-да-Фигейра, где сядешь на метро, если захочешь им воспользоваться, и сегодня как раз этот случай. Издательство расположено вблизи от Авениде-Дуке-де-Луле, но слишком далеко, чтобы в этот час уже на исходе дня подняться по Авениде-да-Либердаде, обычно по правой его стороне, потому что левая неведомо почему никогда Раймундо Силве не нравилась, хотя понятие «нравится – не нравится» знает свои подъемы и спуски, что на одной стороне, что на другой, но все же на правой он себя чувствует лучше. Однажды, самого себя сквозь зубы обругав маньяком, он решил отметить на плане города, по каким отрезкам проспекта ему ходить приятно, а по каким нет, и с удивлением обнаружил, что приятные участки левой стороны оказались протяженней, однако по степени доставляемого удовольствия все же перевесила правая сторона, так что в итоге он часто по одной стороне поднимался, а на другую поглядывал, жалея, что идет не по ней. И разумеется, Раймундо Силва не относится слишком уж серьезно к этим навязчивым идейкам, недаром же судьба сделала его корректором, и ведь еще несколько дней назад в беседе с автором Истории Осады Лиссабона доказывая, что корректоры разбираются в литературе и в жизни, он имел в виду, что если они чего в жизни не постигли или не пожелали постичь, литература более или менее возьмет обучение на себя, особенный упор сделав на той главе, где описываются тики, бзики и закидоны, ибо общеизвестно, что совершенно нормальных персонажей не бывает, иначе, полагаю, они не были бы персонажами, и все вместе это должно означать, что Раймундо Силва отыскивал в книгах какие-то заметные черты, которые по прошествии должного времени, прибавившись к тому, что заложено от природы, сформировали в нем последовательно-противоречивое явление, именуемое характером. И сейчас, стоя на Эскадиньяс-де-Сан-Криспин и глядя на собаку, которая глядит на него, он мог бы спросить себя, героем какого романа предстает, и очень жаль, что животное на ступенях не волк, благодаря которому моментально соотнес бы себя со святым Франциском, и не свинья, что привела бы на память Антония Великого, и не лев, тянущий за собой святого Марка, и не бык со святым Лукой, и не рыба со святым Антонием, и не ягненок, чтобы уподобиться Крестителю, и не орел, сопровождающий Евангелиста, но разве мало твердили мы, что собака – друг человека, и, судя по тому, что творится в мире, вполне может оказаться другом единственным.

Но лишь с тем условием, чтобы за дружбу платили ей дружбой, думает Раймундо Силва, глядя на тощего пса, и более чем очевидно, что местные жители не любят семейство псовых, оттого, может быть, что по прямой происходят от мавров, которые по требованиям веры тоже в свое время терпеть не могли собак, хотя тех и других сотворил один Аллах. И этот пес, неся в генетической памяти и в крови восемь веков мытарств, задирает голову, чтобы завыть жалобно, отчаянно и бесстыдно, но вместе с тем и безнадежно, а протягивать ли руку или завывать, клянча пропитание, – это прежде всего изнутри идущее отречение, а не унижение, навязанное извне. Точный час встречи Раймундо Силве не назначен, Мария-Сара сказала лишь: До завтра, однако дело уже к вечеру, а этот пес, не давая идти своей дорогой, уже не воет, а плачет не в пример людям, которые сперва плачут, а потом воют, просит, молит, требует, как будто этот обыкновенный человек – сам Бог во плоти, подайте хоть корочку хлебца, хоть косточку, еду сейчас стали закатывать в жестяные банки, а их поди-ка открой, оттого и возникает такая острая нужда, Господи. Раймундо Силва, застряв между стремлением идти дальше и угрызениями совести за то, что сделает это, решает вернуться домой, поискать там что-нибудь, чего голодная собака не осмелится отвергнуть, а поднимаясь по ступенькам, взглядывает на часы и: Дело к вечеру, повторил он и влетел домой, напугал прислугу, застигнутую врасплох наедине с телевизором, и, не обращая на нее внимания, прошел на кухню, стал рыться в ящиках, на полках, открыл холодильник, а сеньора Мария не осмеливалась спросить, что он ищет, равно как и воспользоваться своим законным правом удивиться, ибо, повторяю, была застигнута на месте преступления нерадивости и теперь, пытаясь реабилитироваться, выключает телевизор, принимается двигать мебель, производит демонстративный шум лихорадочной деятельности – и совершенно напрасно старается, потому что Раймундо Силва, если и заметил огрех, даже и не подумал о нем, будучи крайне озабочен и поздним временем, и тем, как предстанет перед собакой благодетелем с завороченным в газетку подаянием в виде кусочка колбаски, ломтика жирной ветчины, трех горбушек хлеба, и жаль, что не со здоровой суповой костью, которую так славно погрызть на закуску, пока идет процесс пищеварения, ибо ничего нет полезней для слюнных желез и укрепления зубов. Дверь хлопнула, Раймундо Силва уже спускается по лестнице, а сеньора Мария, можно не сомневаться, поглядела в окно, а потом вернулась в комнату и снова включила телевизор, не потеряв сюжетной нити сериала.