Книга Мултанское жертвоприношение - Сергей Лавров

Кричевский пощелкал картами, дал Петьке сдвинуть, переложил части колоды, как полагается — и показал тонюсенькую щель, образовавшуюся между верхней и нижней частями. Репортер глядел, открыв рот, и даже брат Пимен оборотился весь на козлах, перекинул ноги, навострил единственный глаз, подобно циклопу, предоставив гнедым свои самим выбирать дорогу.

— А теперь — ап! Гляди, медведь в кустах!

Оба приятеля Кричевского невольно уставились туда, куда он указал им, а когда поглядели вновь на руки полковника, Константин Афанасьевич уже показывал им колоду, возвращенную в прежнее положение, в каком она была до того, как Петька «шапочку снял».

— Здорово! — завистливо вздохнул Шевырев. — Эх, мне бы так научиться! Слушай, покажи еще что-нибудь!

Сыщик воззрился на приятеля подозрительно.

— Но-но-но! — сказал он и погрозил пальцем. — Ты это брось! Ничего я тебе более не стану показывать! Ишь, увлекся!

Он вознамерился крапленые карты выбросить, но Петька не дал, аккуратно сложил колоду и убрал ее в походный раскладной чемоданчик свой.

— На память! — объяснил он. — Приеду в редакцию — расскажу всем, как бывает!

— И как арапниками помещики тебя пороли? — уязвил приятеля сыщик. — Шрамы боевые будешь показывать?

— Но ты же меня не выдашь! — умоляюще сложил ручки на груди Шевырев. — Надо мною весь репортерский Петербург смеяться будет! А наши литературные дамы — они же мне проходу не дадут! Зинаида Августовна, кобра засушенная! Костенька! Мое будущее честного человека и журналиста в твоих руках!

— Напрасно ты так! — куражился, развалясь в бричке, полковник. — А ты представь себя героем свободного слова, пострадавшим от заядлых самодуров-крепостников! Твой пухлый зад, украшенный следами их арапников, мог бы обойти страницы всех журналов Европы! Вы бы с ним прославились на пару! Как символы прогресса и борьбы с невежеством за свободу! Попроси дружка своего, господина Короленко, он про тебя живо репортаж в прогрессивном духе состряпает!

— Ну, ты и сволочь! — выругался Шевырев. — Прости, брат Пимен. Зря мы с тобою этого гада из вотяцких чащоб спасали! Пусть бы бродил там себе! Одичал бы, волосами оброс, как Робинзон Крузо! Тогда бы его в Зоологическом саду выставлять можно было. Я бы на тебя, Костя, детишек своих водил смотреть! И чего ты к Короленко прицепился?! Что он тебе сделал?!

— Я ретроград, мне можно!

— Сейчас я тебе объясню, кто ты есть на самом деле! Брат Пимен, закрой на минутку уши! Дай развернуться свободе слова!

— Ладно, ладно, не скажу! — засмеялся Константин Афанасьевич, не желая долее испытывать терпение и чувство юмора приятеля. — Слово чести даю, что никому ничего не скажу. Да я что! Я человек привычный, грубый, полицейский. Ты думай, как Юлии объяснять сии многозначительные следы порки будешь!

— Ты Юлию не трожь! — озабоченно нахмурился Петька. — Мы с ней как-нибудь сами разберемся! А что — думаешь, к возвращению в Петербург не пройдут?

Кричевский покачал головою.

— Недели три надобно, не менее. Не веришь — спроси у брата Пимена, или детство свое вспомни. Сколько на тебе полосы держались, когда тебя матушка за воровство сахара вожжою секла?

Так, препираясь и подначивая друг друга, они ехали до самого вечера. Выехали на тракт, идущий от Тыблана на Старый Трык, потом снова свернули с него на лесные узкие дороги, выписывая огромный круг, или, точнее, виток расширяющейся спирали, огибая окрестности Старого Мултана, в котором были два дня назад, оставляя его севернее.

Места опять стали глуше, пешие попадались все реже, а повозок давно уж не было видно. Вековой старый лес поднимался стеною по обе стороны дороги, вызывая в Кричевском неприятные воспоминания о проведенной в чаще ночи. Местами лес был мертвый от старости, огромные серые деревья лежали вповалку друг на друге, образуя непроходимые завалы, или стояли, покосившись, нависая над дорогою, смыкаясь темным сводом, угрожая вот-вот рухнуть на головы путникам. В одном месте пришлось им переезжать недавнее пожарище, голое, черное, смердящее, на котором ветер поднимал и кружил тучи пепла. Иногда от лесной дороги отходили в чащу еще более узкие пути, которые и дорогами-то назвать было нельзя, ведущие к потаенным вотяцким поселениям. На развилках стояли часто маленькие истуканы, глиняные или деревянные покровители путников, перед которыми разложены были дары, всякая дрянь: патроны с осечкою, перышки птиц, шкурки каких-то зверьков, поеденные жучком, сломанные ножи, ржавые перекрученные гвозди. Стало в лесу душно, казалось, деревья так плотно зажали со всех сторон дорогу, что не хватает воздуху.

— Надо же! — сказал Петька, подняв очки на лоб и исследуя со скуки содержимое своего кошелька. — Подлец офеня! Обманул! Фальшивую деньгу всучил на сдачу! Язычник — а соображает, как обдурить!

Журналист вертел в пальцах под самым носом своим черную монетку с неровными краями, размерами с гривенник.

— Выбросить ее, что ли? Или нет! Пожертвую-ка я ее какому-нибудь идолу придорожному, чтобы принес он нам счастье и из этой глухомани выбраться помог! Костя, как идея?

— Возражаю! — отозвался с козел брат Пимен. — Так вы у меня вовсе от рук отобьетесь, заправскими язычниками сделаетесь! Да еще местных жителей в соблазн введете стащить эту монетку у «воршуда».

— Дай взглянуть, — попросил Кричевский, пробуждаясь от утомительной дорожной дремы. — Говоришь, на сдачу в Кузнерке получил? А копейка-то серебряная! Старинная! Смотри!

Он с силою потер монетку об рукав. Чернота сошла, засветилось чистое серебро с грубой чеканкой Георгия Победоносца, поражающего копием змия.

— Должно, с клада какого монета, — равнодушно и устало обронил через плечо брат Пимен, покачиваясь на козлах бессменно, не доверяя никому из приятелей править лошадьми. — Такое бывает, что утаит человек клад, а потом распродает потихоньку на базарах, где не знают его, чтобы не отняли урядники или односельчане завистливые.

— Дай сюда! — затревожился Петька, отобрал монету у сыщика. — Ишь, лапы вытянул! Это мое! Она, может, немалых денег стоит! Я ее в Эрмитажную коллекцию сдам!

Он с квохтаньем уложил свое сокровище в отдельный кармашек толстого кошелька.

— С клада? — заинтересовался Кричевский словами возницы. — А что — часто находят?

— Не часто, но находят, — потянулся, расправляя затекшие ноги, монах. — Сами же понимаете: кто находит, тот не хвалится никому. Наоборот, таится. Клад найдешь — бесовские деньги, себе на беду только! Сколько через них смертоубийств бывало! А сколько в лесах трагедий оборачивалось! Найдут артелью клад — и как с ума сходят, облик человеческий теряют! Начинают истреблять друг друга, чтобы кладом самому завладеть. Полиция старается следить, не позволяет казну государственную разворовывать, да только ведь в полиции тоже люди служат, и они тоже слабы пред бесом.

— Должно, стало быть, регистрировать все случаи обнаружения старинных денег на руках, — задумчиво сказал сам себе Кричевский и полез за блокнотом делать пометки. — Эх, далеко мы отъехали! Поздно ты, брат Петр, про свою кису вспомнил!