Книга Тюремная песнь королевы - Юлия Андреева
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Народ не просто возроптал – он потребовал, чтобы Филипп Август подчинился воле римского папы и восстановил в правах королеву Энгебургу, не то Господь сотрет Францию с лица земли.
Папа умер, да здравствует новый папа! Или греховный совет настоятельницы
За широкими стенами монастыря изнывали от холода и лишений фрейлины опальной королевы. В отличие от свободных жителей городов в монастырях было не принято употреблять много крепкого вина, поэтому все страдали от холода. В самый лютый мороз матушка Катерина обморозила себе пальцы рук и слегла с сильным жаром, оставив свое место в библиотеке Энгебурге.
Ветер то и дело перелистывал страницы старинной рукописи, которую мать-настоятельница доверила королеве переписывать, он норовил сбросить книгу со стола и растерзать ее на мелкие кусочки. Несколько раз переворачивалась чернильница, так что, в конце концов, Энгебурга отказалась от мысли выполнить намеченное на сегодня.
Рядом с прачечной улетело только что развешенное у стены белье. Рухнула крыша лечебницы. Травяной склад был частично развеян по ветру, а частично залит хлынувшим с неба ливнем. Но все это было не самым страшным, что только могло произойти в ту жуткую зиму.
Вдруг пришло сообщение о том, что в Риме на девяносто третьем году жизни скончался папа Целестин III. Мать-настоятельница и сестры дни и ночи напролет читали заупокойные молитвы. Энгебурга и ее девушки присоединяли свои голоса к общему хору.
Однажды в конце мессы мать-настоятельница велела Энгебурге следовать за ней. Привыкшая не перечить ей, королева, опустив голову, прошла вслед за дородной матроной.
– У тебя почерк лучше, чем у сестры Катерины, а ведь ее я считала непревзойденной мастерицей, – взяв со стола книгу «Житие святого Марка», знакомую Энгебурге по последним месяцам работы, констатировала мать-настоятельница.
Королева молча поклонилась.
– Папа-то наш, Целестин, преставился. Разумеешь ли об чем я?
– Да. Я понимаю французскую речь и немного говорю, – практически без акцента ответила королева, не поднимая на настоятельницу глаз.
– О том, что ты выучилась говорить по-человечески, я давно знаю, – отмахнулась настоятельница. – Я о другом. «Папа умер, да здравствует новый папа». Теперь, моя милая, твоя жизнь либо сразу же на лад пойдет, либо совсем на ладан дышать станет. Потому что стоящему одной ногой в могиле божьему старцу было не до тебя, да и не до кого вообще. Новый все по-своему повернет. Крутенько, девочка моя, может, повернет. И ты либо снова на престол взойдешь, либо и вовсе помрешь.
Хорошая ты, добрая, Энгебурга. Я ведь давно за тобой наблюдаю. Твоя Мария Кулер неправильно сделала, что ради полюбовника и дитя некрещеного бросила тебя здесь. Не дальновидно, да и не умно. Ну да бог-то с ней. Я вот что сказать хотела. Два пути у тебя есть, моя бриллиантовая: путь первый – послушания, путь второй – бунта!
До сих пор ты была послушна воле мужа, хоть он тебя и услал в монастырь. Теперь коли и дальше против его слова не пойдешь, будешь сидеть здесь сиднем и приказа ждать. Прикажет король тебе голову на плахе сложить – сложишь. Прикажет вновь на престол взойти – взойдешь. Только не прикажет ведь он взойти, ирод окаянный. Другая у него, рыжая девка позорная на троне сидит, ведьма паскудная! Прости, Господи! Из-за нее у нас все несчастия! Сердцем чую! Из-за нее, проклятой!
Другой путь – путь бунта. Садись сейчас за мой стол и пиши новому папе в Рим. Все знают, что новым папой Иннокентия III[12]назовут. Это давно уж не секрет. Так что пиши, голубица моя сизокрылая, папе Иннокентию, и моли его слезно смилостивиться над тобой и внушить твоему окаянному мужу, что не дело это, законную жену в черном теле держать, а с любовницей игрищами альковными бесовскими забавляться! Тебе, горлица моя, давно уже родить пора инфанта французского. Тебе, а не девке меранской, еще раз прости меня, Господи!
Два пути у тебя. Но есть еще один путь. Мне, настоятельнице, не гоже о нем даже упоминать. Однако, если вдруг явится тот самый златокудрый рыцарь, по которому все Христовы невесты, прости, Господи, почитай четвертый год как сохнут… Так вот, если вдруг Господь пришлет вновь рыцаря Бертрана, ты бы уж не противилась простому человеческому счастью, бросила бы корону королю-супостату, пусть припекут его черти на сковородочке, да и бежала бы с благородным дворянином. На что я, старая дура, мужской пропотевшей рубахи не нюхавшая, а и то растаяла при виде такой красоты ангельской. Красота эта – она от Бога, не от дьявола! А значит, другой путь тебе Господь избрал – путь любви.
Не мое дело тебе, Ваше Величество, такие вещи советовать, но только не будет тебе счастья с нашим королем вовек, а эн Бертран уж так смотрел на тебя, так смотрел! В общем, мой тебе совет, коли благородный ля Руж вновь в монастырь заявится, я уж глаза закрою и остальным воском замажу. Бегите вы отсюда, деточки! Бегите, и пусть черти меня за этот грех в аду поджарят.
Фериаид Мишле переходит в наступление
Благословив на прощание растроганную Энгебургу, мать-настоятельница отпустила ее, пообещав молиться за нее.
Когда за королевой закрылась дверь, старая женщина размашисто перекрестилась на распятье, скороговоркой прошептав молитву и прося Господа простить ее грех. После чего она поднялась со своего места и кряхтя подошла к замаскированной в стене дверце, условленным образом постучав в нее.
Дверца незамедлительно открылась, и в кабинет неспешно вошел… Фериаид Мишле. Его волосы были по-походному зачесаны назад и завязаны в узел, на поясе красовался длинный меч, не слишком дорогой, но вполне надежный и испытанный.
– Я сделала все, как желали ваша милость! Не отмолить теперь мне этот грех, ох, не отмолить! – запричитала настоятельница. – Срам-то какой! Я, поставленная над Христовыми невестами, вынуждена была стать сводней для нашей королевы и этого, язык не поворачивается… Надеюсь, вы все слышали и убедите короля в том, что в Сизуине ему верны?
– Без сомнения, без сомнения, матушка. – Мишле довольно потянулся, распрямляя спину. Сидение в крохотном чуланчике причинило ему массу неудобств, но он держался по-рыцарски стойко. – Король оценит ваш верноподданнический поступок. Только зачем было говорить Энгебурге, что есть еще варианты. Нужно было просто сказать, мол, не будь дурой, беги с Бертраном, ищи любви, и все… Молодые девушки на это всегда покупаются.
– Королева Энгебурга умна, и ее трудно провести. – Мать-настоятельница вернулась за свой стол, раскрыв конторскую книгу. – Она приехала, зная немецкий и латынь, а здесь выучила французский, да так хорошо, что ее вполне можно перепутать с француженкой. Кроме того, она переписывает нам некоторые книги, и так тщательно и красиво, что решительно нельзя ни к чему придраться. Поэтому я подумала, что, если я вот так вдруг начну советовать ей завести любовника, она решит, что в меня бес вселился.
