Книга Петр Великий. Прощание с Московией - Роберт К. Масси

Голицын вернулся в Москву поздно вечером 14 сентября, и встречали его как героя. На следующее утро он был допущен к руке правительницы и царей. Софья издала указ, в котором провозглашалась победа, а ее фавориту расточались похвалы и награды. На него хлынул поток новых милостей – поместья и деньги, а его офицеры получили небольшие золотые медали с изображениями Софьи, Петра и Ивана. На самом же деле Голицын пропутешествовал четыре месяца, потерял 45 000 человек и вернулся в Москву не только не сразившись с главными силами татар, но даже в глаза их не видав.

В столицах союзников России быстро разобрались в истинном положении дел, и это вызвало там гнев и презрение. Так сложилось, что в том 1687 году поляки не добились особых успехов, но австрийцам и венецианцам повезло больше, и они изгнали турок из стратегически важных городов и крепостей в Венгрии и на Эгейском побережье. В следующем, 1688 году Россия вообще не предпринимала выступлений против общего врага, и положение ее союзников ухудшилось. Мощные силы турок собирались напасть на Польшу, а тем временем французский король Людовик XIV атаковал империю Габсбургов с тыла, из Германии. Перед лицом этих новых угроз и король Ян Собеский, и император Леопольд рассматривали возможность примирения с турками. Наконец решили продолжать войну лишь в том случае, если Россия исполнит свои обязательства и возобновит поход на Крым.

Софья с Голицыным хоть сейчас сами вышли бы из войны, если бы им позволили сохранить Киев. Но нельзя было допустить, чтобы союзники умыли руки и оставили Россию одну против всей мощи Османской империи. Поэтому они нехотя примирились с необходимостью снаряжать новый поход на Крым. Весной 1688 года крымский хан, со своей стороны, дал повод русским начать против него военные действия. Он смертоносным ураганом промчался по Украине, – хорошо еще, Киев и Полтава уцелели! – и почти дошел до Карпат. Когда он осенью возвращался в Крым, за его всадниками гнали шестидесятитысячный полон.

Вынужденный продолжать войну, Голицын объявил, что выступает во второй крымский поход и согласится на мир лишь после того, как все Черноморское побережье отойдет к России, а Крым полностью очистится от татар, которые будут выдворены на противоположный берег Черного моря, в турецкую Анатолию. Это заявление, до нелепости самонадеянное, говорит об отчаянном положении самого Голицына. Теперь ему было просто необходимо одолеть татар, чтобы избавить себя от нападок политических противников и личных врагов в Москве. Незадолго до второго похода произошло неудачное покушение на жизнь Голицына, а буквально накануне отъезда он обнаружил возле двери гроб с запиской, гласившей, что, если новый поход окажется не удачнее первого, этот гроб станет его домом.

Новая кампания должна была начаться раньше, чем прежняя, – «пока лед не вскрылся». Войска стали собираться в декабре, а в начале марта Голицын двинулся на юг со 112 000 солдат при 450 пушках. Через месяц он доносил Софье, что продвижению препятствуют снега и суровые холода, затем – разлившиеся реки, сломанные мосты и густая грязь. У реки Самары к войску присоединился украинский гетман Мазепа с 16 000 конницы. Снова путь преграждали степные пожары, но на сей раз не столь серьезные: Голицын заранее выслал своих людей пустить пал, чтобы к подходу основных сил из-под земли уже показалась нежная молодая травка.

В середине мая, на подступах к Перекопу, откуда ни возьмись налетела десятитысячная орда татарской конницы и атаковала Казанский полк, которым командовал Борис Шереметев, будущий фельдмаршал. Застигнутые врасплох, русские дрогнули и побежали. Татары помчались к обозу, но Голицыну удалось построить артиллерию в линию и отбить приступ пушечным огнем. На другой день, 16 мая, под проливным дождем, новая татарская атака обрушилась на голицынский тыл. Опять артиллерии удалось отразить нападавших. Но с этого дня русская армия постоянно двигалась в виду грозного татарского сопровождения, маячившего на горизонте.

30 мая русские войска подошли к земляному валу в четыре мили длиной, который тянулся поперек Перекопского перешейка. Позади глубокого рва высился сам вал, а вдоль него в линию стояли пушки и татарские воины. Еще дальше виднелась укрепленная цитадель, где находилась остальная часть ханской армии. Голицын не был настроен штурмовать: его солдаты устали, питьевой воды оставалось мало, не было необходимого осадного оборудования. И пока его утомленная армия стояла лагерем возле вала, он попробовал пустить в ход свой дипломатический талант, вступив в переговоры. Его условия были куда легче тех, что он провозглашал в Москве. Теперь он хотел только, чтобы татары пообещали не нападать на Украину и Польшу, перестали требовать дань у России и отпустили русских пленников. Хан, чувствуя свою силу, ответил отказом на первые два требования, а на третье сказал, что многие русские пленники уже на воле, но они «приняли магометанскую веру». Голицын, не достигнув соглашения и не решаясь на штурм, счел за лучшее снова отступить.

Опять в Москву отсылались донесения о блестящих победах, опять Софья верила им и прославляла возвращавшегося полководца-победителя, покорителя и татар, и ее сердца. Ее письма Голицыну написаны не столько правительницей, приветствующей одного из своих генералов, сколько женщиной, со слезами молящей возлюбленного поспешить домой: «О моя радость, свет очей моих, мне не верится, сердце мое! чтобы тебя, свет мой, видеть. Велик бы мне тот день был, когда ты, душа моя, ко мне будешь. Если бы мне возможно было, я бы единым днем тебя поставила пред собою. Письма твои, врученные Богу, к нам все дошли в целости, из-под Перекопу… Я брела пеша из Воздвиженского, только подхожу к монастырю Сергия Чудотворца, к самым святым воротам, а от вас отписки о боях. Я не помню, как взошла; чла, идучи!..»

Тем временем армия пробивалась к дому. Франц Лефорт, швейцарский офицер на русской службе, писал своей семье в Женеву, что потери в этой кампании составили 35 000 человек, «20 000 убитыми и 15 000 пленными. Кроме того, бросили семьдесят пушек и все боеприпасы».

Невзирая на потери, Софья опять встречала своего любовника как героя-победителя. Когда Голицын 8 июля прибыл в Москву, она нарушила протокол и приветствовала его не в Кремлевском дворце, а у городских ворот. Они вместе въехали в Кремль, и там Голицына принимали и благодарили при народе царь Иван и патриарх. По приказу Софьи в московских церквах отслужили благодарственные молебны в ознаменование благополучного и победоносного возвращения русского воинства. Через две недели объявили и о наградах; Голицыну жаловали вотчину в Суздале, большую сумму денег, золотой кубок и кафтан из золотой парчи, подбитый соболями. Другие офицеры, русские и иностранцы, получили серебряные кубки, доплату к жалованью, собольи меха и золотые медали.

Радость этих празднеств омрачало только одно: открытое неодобрение Петра. Он сразу отказался принимать «победу» фаворита за чистую монету и не пожелал чествовать вернувшегося «героя» в Кремле вместе с Иваном и патриархом. Целую неделю он не давал согласия на награждения. Когда же его наконец вынудили согласиться, он не мог сдержать раздражения. Этикет требовал, чтобы Голицын отправился в Преображенское благодарить царя за щедрость. Князь явился, но Петр его не принял. Это было даже не оскорбление – это был вызов.