Книга Загадка лондонского Мясника - Тони Парсонс

– Полагаю, да, – ответил я, подражая Мэллори. – В свое время мы посетим и Поттерс-Филд.

Бен Кинг пригубил кофе.

– Зачем вам ехать в старую школу? – спросил он спокойно и тихо.

– Для проверки одной из версий. Насколько мы знаем, мистера Бака и мистера Джонса связывает только прошлое. Не случилось ли во время учебы чего-то такого…

– После чего у них появился враг?

Отрепетированная улыбка сгладила сарказм. Кинг старался не рассмеяться мне в лицо:

– Вы говорите так, детектив, будто убийствам есть оправдание.

– Я не имел этого в виду.

– Конечно-конечно, – сказал он примирительно и скосил глаза, как бы припоминая что-то. – Нет. Мы были обычными мальчишками. – Кинг снова посмотрел на меня. – Но если я что-нибудь вспомню, обязательно с вами свяжусь. У нас общая цель. Могу я попросить вашу визитку?

Я дал ему карточку и понял, что меня очень вежливо выпроваживают. А к нашему столу уже вели грузного растрепанного мужчину. Он восхищенно моргал, глядя на политика сквозь мутноватые стекла очков. Наверняка пришел взять интервью.

Я пожал Кингу руку и поблагодарил его за помощь и кофе. Швейцары, ухмыляясь, отдали мне пальто. Я вышел на Сент-Джеймс-стрит, и тут меня осенило, что политик назначил по встрече на каждую часть своего обеда. Я был на десерт.

* * *

– Вся эта стая, – сказал я, вернувшись в отдел, – сплотилась вокруг братьев Кинг. Они были альфа-самцами. А верховодил, похоже, Бен.

– Почему вы так решили? – спросил Мэллори.

– Вспомните, что он сделал с лицом брата. Гай Филипс был у них питбулем. Салман Хан – пуделем. Адам Джонс… Думаю, он просто к ним привязался. Позволял резвиться у себя дома, когда родители уезжали. Адам был их талисманом. Комнатной собачкой.

– А тот, кто покончил с собой? Джеймс Сатклиф?

– Похоже, они все искренне его любили. Он умер молодым. Красивый жест и все такое. Сомневаюсь, что при жизни было иначе. К тому же среди них он был единственным настоящим аристократом. Достопочтенный Джеймс Сатклиф, младший сын графа Браутонского. Они все происходят из богатых семей, даже Адам Джонс. Но только Сатклиф принадлежал к настоящим сливкам общества, к роду, у которого деньги водились много поколений. Он был их кумиром.

С группового фото на нас смотрел серьезный юноша. Темные очки, волосы зачесаны с высокого лба назад. Я представил, как он складывает одежду на берегу и уходит в море.

– Если у них нет ненависти друг к другу, – произнес я, – кто тогда их враг?

– Да все вокруг, – отозвался Мэллори.

– Не понимаю, сэр.

– Типично британская неприязнь, в основе которой – классовая ненависть. Мы жалеем мальчиков, которых отсылают в пансионы, где они писаются в кровать и плачут от тоски по матери, а потом хотим оказаться на их месте, ведь у них есть то, чего никогда не будет у нас. – Он посмотрел на большой экран и смеющихся парней в форме. – На их лицах больше чем уверенность. Больше чем понимание своих привилегий. Это ясное сознание того, что завтрашний день принадлежит им. – Старший инспектор улыбнулся мне. – Кто не мечтал о таком?

На следующий день мы поехали в Поттерс-Филд.

Тринадцать

– А теперь на землю, – сказал Гай Филипс.

Пятьдесят дрожащих мальчишек в шортах и футболках уставились на своего тренера, а потом глупо заулыбались друг другу, все еще надеясь, что он шутит. Кнутом хлестнул ветер. Было только три часа дня, а уже смеркалось.

– На землю! – крикнул Филипс.

Ученики поняли, что это не шутка, и медленно опустились на четвереньки. Шипастые бутсы взбили поле для гольфа в черную грязь, и она зачавкала, когда ребята уперлись в нее коленями и руками. Филипс в чистеньком белом костюме прохаживался между ними, и на его большом красном лице играла широкая улыбка. Он был счастлив.

– Да не на четвереньки, жабы! На живот, на спину. Катайтесь! Вот так. А теперь перевернись, Ноулз! Поерзай как следует, Дженкинс. Давай, Пейтел, что ты как девчонка? Усерднее!

Вскоре их белые шорты и футболки с пурпурно-зеленой отделкой – цветами Поттерс-Филда – пропитались жидкой грязью. Однако подняться Филипс так и не разрешил.

Он подошел к нам.

– Еще пять миль бегом через посадку, и я в вашем распоряжении, – сказал он Мэллори. – Этим улиткам нужно часа полтора. Вас устроит?

Старший инспектор кивнул, и Филипс вернулся к мальчикам. Сегодня у него было прекрасное настроение.

– Встать, встать! – прогавкал он, будто мальчишки сами решили кататься по земле. – Ну, уже не боитесь испачкать колени, а?

– Нет, сэр! – хором ответили ребята.

– А теперь пулей через поля, в лес, до старой мельницы и обратно. Успеть к вечерней молитве!

Они пустились бежать, и белый костюм Филипса замелькал среди перемазанных грязью фигурок. Самые быстрые поравнялись с тренером, а толстяки, очкарики и недовольные тащились позади. Вскоре все скрылись из виду. Когда зимнее солнце опустилось за линию деревьев, мы зашагали к школе.

Поттерс-Филд представляла собой множество викторианских зданий из красного кирпича, но были здесь и современные жилые дома, и дряхлые почерневшие постройки периода Средневековья. Глазом моргнешь, и проходят века.

Мимо нас шли стайки мальчишек в соломенных шляпах. У старших учеников они совсем обтрепались. Дети были одеты в зеленые пиджаки с пурпурной отделкой и светло-серые брюки. Все тащили книги, спортивный инвентарь или то и другое.

– С тех пор когда тут учились Бак и Джонс, ничего не изменилось, – заметил Мэллори. – Тысяча мальчиков. Все живут и питаются здесь. В каждом пансионе – директор, наставник и экономка.

Перед главным зданием мы остановились, чтобы взглянуть на статую основателя школы. Это был Генрих Восьмой, но не толстый бородач, каким его обычно изображают, а молодой человек – длинноволосый, стройный атлет с книгой в руке. У его ног сидели два каменных спаниеля.

– Да и со времени основания изменилось немного, – закончил Мэллори. – А знаете, что Генрих похоронил здесь свою самую большую любовь?

– Какую-то из жен, сэр?

– Нет. – Мэллори показал на спаниелей. – В Поттерс-Филде похоронены его любимые собаки. Обязательно надо взглянуть на их могилу.

Пять сотен лет. Уму непостижимо, как что-то может продолжаться столько времени. Я всегда считал за счастье дотянуть до выходных.

За часовней лежало небольшое кладбище. Надгробия разрушались, многие надписи стерлись от непогоды и времени. Однако могилу собак мы отыскали сразу – это была большая квадратная плита в самом центре кладбища. На ней высекли короткую эпитафию:

«Братья и сестры, нужно сказать:

Собака способна вам сердце порвать»[6].