Книга Дамы плаща и кинжала - Елена Арсеньева

Через два месяца он вернулся в Париж. Но прежде в Гендриковом переулке разразился жуткий скандал. Случилось это после публикации стихотворения «Письмо товарищу Кострову из Парижа о сущности любви».

Оно было посвящено Татьяне Яковлевой.

Лиля Брик восприняла публикацию как оскорбление: впервые за все годы совместного существования лирические стихи посвящены не ей! Жуткие крики, обвинения в предательстве…

Е. А. Лавинская, которая близко знала Маяковского и Бриков, писала: «Еще в 1927 году поэт собрался жениться на одной девушке, что очень обеспокоило Лилю… Она ходила расстроенная, злая, говорила, что он (Маяковский), по существу, ей не нужен, он всегда скучен, исключая время, когда читает стихи, но я не могу допустить, чтобы Володя ушел в какой-то другой дом, да ему самому это и не нужно…»

Была еще другая история. Сложились любовные отношения у Маяковского с Н. А. Брюхоненко. И Лиля писала ему в Крым: «Володя, я слышала, что ты хочешь жениться. Не делай этого. Мы все трое (т. е. Маяковский, она и Ося) женаты друг на друге, и больше жениться нам грех…»

Разумеется, теперь она с ума сходила от злости и ревности!

Да и в Париже не все пошло гладко. Эльза, испуганная результатом своего неожиданного «сводничества», уши прожужжала Володе о количестве Таниных поклонников и женихов.

И все же в очередной его приезд Маяковский и Яковлева простились только до осени, чтобы уж потом не расставаться никогда.

Но случилось так, что они больше никогда не увиделись! В Москве Маяковский начал подготовку к грандиозной выставке «20 лет работы…», закончил пьесу «Баня», которую читал в Театре Мейерхольда, принял участие в работе конференции РАПП. И одновременно подал ходатайство на очередную поездку во Францию. Сдал в редакцию журнала «Огонек» «Стихи о советском паспорте» — нечто вроде клятвы в верности Родине, партии. Но рукопись пролежала на столе редактора девять месяцев и была опубликована только после смерти поэта, а вместо разрешения на выезд ему пришел короткий отказ.

Маяковский обратился в ОГПУ, к бывшему ответственному редактору «Известий» И. Гронскому, с просьбой похлопотать о визе во Францию. Опять отказ.

Наверху сочли вредной для интересов страны женитьбу крупного советского поэта на белоэмигрантке. Боялись, что Маяковский возьмет да и останется в Париже. И Агранов по просьбе семьи Брик, не желавшей терять кормильца, затормозил выдачу визы.

Маяковский об этом не догадывался, все надеялся, что визу дадут. Наконец 11 октября 1929 года в Гендриков переулок пришло письмо от Эльзы.

«Володя ждал машину, он ехал в Ленинград на множество выступлений, — потом описывала все это Лиля Брик. — Я разорвала конверт и стала, как всегда, читать письмо вслух. Вслед за разными новостями Эльза писала, что Т. Яковлева, с которой Володя познакомился в Париже и в которую еще был по инерции влюблен, выходит замуж за какого-то, кажется, виконта, что венчается с ним в Париже, в белом платье, с флердоранжем, что она вне себя от беспокойства, как бы Володя не узнал об этом и не учинил бы скандала, который ей может навредить и даже расстроить брак. В конце письма Эльза просит по всему этому ничего не говорить Володе. Но письмо уже прочитано…»

А между тем Татьяна тогда еще не венчалась с виконтом. И она отправила письмо Маяковскому, где спрашивала, что ей делать. Письмо пропало, Маяковский не ответил…

Куда пропало столь важное для него письмо?

Не Лилечка ли его заиграла?

Она по-прежнему пребывала в состоянии жуткой ярости из-за открывшегося непослушания верного Щена. Точно так же лютовал на нее Ося, на которого, в свою очередь, топал ногами товарищ Агранов.

Щен срывался с поводка, и нужно было показать ему, что он — всего лишь пес при хозяевах.

И показали…

Теперь все публикации Маяковского встречала неистовая злоба.

И. Эренбург утверждал, что в стихах поэта «слышатся одни, конечно, перворазрядные барабаны». К. Чуковский уверял, будто «его пафос — не из сердца, и нет у него чувства родины».

После публикации стихотворения «Прозаседавшиеся» и особенно поэмы о Ленине на Маяковского навалилась целая толпа партийных критиков, возглавляемая Л. Троцким.

Л. Сосновский начал кампанию под лозунгом: «Довольно Маяковского». Н. Коган заявил: «Он чужд нашей революции». А. Лежнев называл поэта «холодным ритором и резонером». А. Воронский писал: «Социализм Маяковского — не наш марксистский социализм, это скорее социализм литературной богемы».

Модным стало повторять вслед за Троцким о «кризисе Маяковского». К. Зелинский опубликовал статью «Идти ли нам с Маяковским», где писал: «Безвкусным, опустошенным и утомительным выходит мир из-под пера Маяковского… к новому пониманию революции можно прийти, уже перешагнув через поэта».

Его стихи называли «рифмованной лапшой» и «кумачевой халтурой», «перо Маяковского совсем не штык, а просто швабра какая-то…». В травле участвовали Носимович-Чужак, Гросман-Рощин, А. Горфельд, Л. Авербах, М. Янковский, В. Ермилов, В. Перцев, С. Дрейден, поэт Семен Кирсанов…

Свою выставку-отчет «20 лет работы» Маяковский готовил почти в одиночестве. Лиля вспоминала, что в «этой затее ему помогала какая-то Зина Свешникова и какие-то неизвестные «мальчики».

А Брики где же были? Они уехали за границу, истомленные отчаянием «кормильца». То ли дали ему время прийти в себя, то ли… То ли Лилечка, как жена Цезаря, должна была остаться вне подозрений?

17 апреля 1930 года, в день похорон Маяковского, в выпусках «Литературной газеты» и «Московской правды» появилась статья все того же Михаила Кольцова, в которой было сказано: «Нельзя с настоящего, полноценного Маяковского спрашивать за самоубийство. Стрелял кто-то другой, случайный, временно завладевший ослабленной психикой поэта-общественника и революционера. Мы, современники, друзья Маяковского, требуем зарегистрировать это показание».

Овладели его сознанием… Писатель Анатолий Виноградов рассказывал, как однажды Агранов зло, издевательски подшучивал над Маяковским: «Вот ты там в «Флейте-позвоночнике» говоришь, но ведь вы, поэты, любите похвастаться словцом, а на деле вы трусы». Маяковский что-то буркнул обиженно в ответ. Агранов продолжал подначивать его. Потом вынул револьвер и подал Маяковскому со словами:

— На вот, посмотрим, какой ты храбрый, хватит ли у тебя смелости поставить пулю в своем конце.

Маяковский взял револьвер и ушел с ним.

Поэт Николай Асеев, друг Маяковского (он даже носил в литературных кругах прозвище Соратник за преданность поэту), вспоминал, что, приехав на квартиру Маяковского в день его гибели, встретил там Агранова, который отвел его в другую комнату и прочел предсмертное письмо, не дав его в руки.

Странно, что письмо было написано за два дня до рокового выстрела.

Вот оно:

«Москва. 12 апреля 1930 года.

Всем.