Книга Сказки для парочек - Стелла Даффи

Кушла садится слева от Джоша, кладет прохладную ладонь на его сжатый потный кулак:

— Я позвонила тебе домой, но тебя не было. Сказала Мартину, что не видела тебя три дня. Ты забыл, что мы собирались встретиться вчера днем?

Джош забыл. Параноидальное сознание перескакивает через даты, он пропустил свидание, назначенное четыре дня назад. Он поворачивает голову в надежде увидеть понимание в глазах Кушлы. Джош ищет сочувствия, знака тайного сообщничества, расширяющего зрачки. Но находит суровость, холодность и кое-что еще. Глухие ставни опущены и приварены к стене. Это не Кушла. Один быстрый взгляд убеждает Джоша: эта женщина его не любит. Теперь Джош и впрямь сильно напуган. Мартин обнимает его, крепко прижимает к себе, не переставая тарахтеть:

— Прости … я сам виноват… конечно, тебе нужно отдохнуть… ты так много работал…

И в довершение любовная тройная maxima culpa:

— Я тебя понимаю.

Джош плохо слышит Мартина, потому что кровь под страшным давлением бьется о барабанные перепонки, оглушая его, потому что давящее холодное присутствие Кушлы замораживает его чувства. У Джоша мелькает мысль, что вот сейчас его жизни самое время закончиться. Не тут-то было.

Сунита врывается в комнату с шампанским и четырьмя бокалами, опасно накренившимися в раскоряченных пальцах. Она улыбается Мартину, бросает свирепый взгляд на Кушлу и усмехается Джошу:

— Как насчет выпить? Солнце давно за нок-реей, как говорят в Исламабаде.

Джош выбирается из цепких объятий Мартина, встает, шатаясь, делает шаг, и его рвет на коллекцию Суниты, разложенную на журнальном столике — двадцать три новехоньких «Вога» 1960 года издания.

Наверное, все-таки лосось был не свежим.

Все убрано и вытерто. Головная боль исчезла вместе с замытой блевотиной, и напряжение ослабло. Двое мужчин и две женщины сидят в комнате, освещенной зимним солнцем, — бледные лучи набирают цвет у золотистой желтизны стен — и разговаривают. Сунита и Кушла чирикают о магазинах и мужчинах, музыке и приличных барах — девичья болтовня, дешевый треп, который, в представлении Джоша, не может доставлять удовольствия его любимой Кушле. Однако вот она, сидит и нахваливает новый наряд Суниты от Николь Фархи, словно брючный костюм карамельных тонов — самая важная вещь на свете. Словно душа Джоша не зависла над их головами, готовая воспарить или рухнуть вниз — в зависимости от того, какое одно-единственное слово сорвется с прекрасных губ Кушлы. Но она не смотрит на Джоша и не обращается к нему. И Джош едва жив от неопределенности.

Мужчины подливают себе шампанского. Мартин упорно держится за улыбчивую видимость, они посидят еще часок и отправятся домой. Джош ушел бы прямо сейчас, но его ноги забыли, как надо ходить. Забыли, как уйти от Кушлы. Мартин ушел бы прямо сейчас, но заявиться, забрать своего малыша и отвалить — это дурной тон. В конце концов, Сунита не нянька.

И Сунита ушла бы, но это ее дом. Ей отчаянно хочется забраться в постель, заспать похмелье и размытое сознание и проснуться с трезвой головой, а уж потом обзванивать друзей с «я тебе щас такое расскажу». К тому же, несмотря на притупленное алкоголем чутье, Сунита догадывается, что это еще не конец. И Кушла ушла бы, и скоро уйдет, но не сию минуту. Сию минуту все как раз выстраивается к ее удовольствию.

Позже Джош не мог вспомнить, почему он вдруг заговорил. Сунита утверждает, что Кушла его спровоцировала — взглядом ли, улыбкой или жестом. Ни Джош, ни Мартин этого не помнят, не хотят помнить — так забывают подробности дорожной аварии или детской травмы: мозг блокирует наплыв реальности, не пуская его в дневную память; симулирует онемение там, где отчетливое воспоминание вызвало бы агонию. Но Кушла носит тот разговор с собой, вытатуированным вдоль перекрестных шрамов над ее сердечной полостью. Кушла не из тех, кто забывает ударную строчку в хорошем анекдоте.

Сначала она посмотрела на Джоша. Заглянула в его ищущие глаза, поняла, какой ужас творится в его сердце. Джош поймал ее взгляд, первый настоящий взгляд, подаренный ему за весь день, и от сияния ее глаз в комнате установилась тишина. Праздничный брючный костюм с легким шорохом выпал из рук Суниты на пол, хрупкая надежда Мартина на примирение последовала за ним. Глаза Кушлы улыбнулись, потом рассмеялся ее рот, потом все тело согнулось в радостном предвкушении неизбежного. Почти все тело — едва слышное причитание, доносившееся из сердечной полости, не участвовало в телесном веселье. На секунду Кушла заколебалась: не встать ли ей и не уйти. Посреди взрыва смеха она поймала себя на сомнении, на зарождении чего-то, напоминающего жалость к Джошу. Тонкая серебряная ниточка сострадания едва не скрутила Кушлу. Но она перегрызла нить острыми зубами.

Ее смех освободил Джоша, он открыл рот и правда слетела с его губ:

— Мартин, я встречаюсь с Кушлой. Я влюблен в Кушлу. Мне очень жаль.

Сунита вздрогнула, когда ее журнальный столик подвергся новой атаке. На сей раз он пострадал от левой ноги Мартина, который рывком вскочил с дивана и метнулся как можно дальше от Джоша — к окну на другом конце комнаты. Мартин столь пристально уставился на сад, словно в нем таился ответ; черный дрозд выволок из травы двух червей и полетел к гнезду, одного червя он заглотил целиком, другого пронзил клювом. Мартин выжидал. Он не знал, что ему делать. Не совсем понимая, какое впечатление произвели его слова, Джош решил повторить. Он успел выговорить лишь первое слово предельно неуместного «мне очень жаль», как Мартин одним прыжком преодолел расстояние между ними. Инстинкт обиженного парня направлял его гнев, журнальный столик пугливо съежился. Сунита поспешила спрятать брючный костюм в относительно безопасное место за креслом. Левой рукой Мартин ухватил Джоша за загривок и принялся молотить правой. Оторвавшись от костюма, Сунита увидела, как Джош прикрылся локтем в вялой попытке защититься, но тут Мартин хуком справа вмазал ему в грудь. Чуть пониже сердца треснуло ребро.

— Нет! — завопила Сунита. — Господи! Мартин! Мать вашу!

Шок и растерянность редуцировали ее речь до стандартных и односложных восклицаний. Она обернулась к Кушле:

— А ты что стоишь, сука? Сделай что-нибудь! Останови его!

Кушла сидела неподвижно, зачарованно наблюдая за мужчинами. Мартин избивал человека, которого любил. А Джош принимал это как должное. Принимал, ибо верил в правоту Мартина; принимал, ибо сознавал, что поступил дурно; принимал, ибо не знал, как еще искупить свою вину. Даже если бы захотел. Отсутствие контратаки обеспокоило Кушлу. Пассивность Джоша грозила свести ярость Мартина к пресной ничьей — на весах, что измеряют кто, кому и сколько чего причинил и кто виноват, подлая измена и физическое насилие уравновесят друг друга. Кушла решила, что пора вмешаться. Оттолкнув Суниту, чьи неэффективные вопли и попытки дернуть за пиджак лишь пуще разъярили Мартина, Кушла спокойно поднялась и движением, спонтанным и однако выглядевшим так, будто она его репетировали годами, ловко втиснулась между мужчинами. Сбылось ее предсказание: теперь тело Джоша стало меньше, чем ее тело. Потеряв ориентиры, Джош ужался до ее размеров. Кушла встала перед ним, укрыла его от ударов, предложив себя в качестве защитницы и жертвы.