Книга Билет в одну сторону - Наталья Костина

– Дело во мне или все-таки в нем? – Олег кивнул на неподвижно лежавшего на койке парня.

– В вас обоих. Да и вообще, некрасиво быть такой сучкой.

– Ты очень сексуальная, Швабра, – сказал он грустно. – И тебе надо носить высокие каблуки.

– Сдурел? На работе?

– Ну не в резиновых же шлепках ходить всю жизнь? А после работы – в кроссовках. Ужасссс… Так и вижу тебя на шпильках и в мини-юбке, а не этом вечном зеленом, наводящим такую же зеленую тоску балахоне. У тебя красивые ноги, и грудь, и попка…

– Эй, эй, не заходи так далеко!

– Как скажешь. Но мне лично хватает и этого.

– А лицом ты не интересуешься? – спросила я, держа безопасную дистанцию.

– Вот с лицом у тебя беда. Ну просто огромная. Во-первых, у тебя проблемы с угрями…

– С какими еще угрями?!

– Не ори так, а то нас засекут. С моими угрями. Их тебе явно недостает. Ну а если честно… ты всегда какая-то очень грустная. А лицо у тебя что надо, не волнуйся. И даже твой чисто врачебный интерес к тяжелобольным его не портит. Сколько он уже дней в коме?

– Пять. – Я вздохнула.

– Откуда привезли?

– С «Дамбаса», будь он неладен!

– Да… жалко парня, если честно. Если в себя еще неделю не придет, то… сама понимаешь, надежды мало. Родным сообщили?

– При нем был только телефон – но совершенно разряженный, и стандартным пином не включается. Поэтому даже родных найти не можем. Одно и остается – ждать, пока в себя придет и сам позвонит кому надо… Да, еще рюкзак! Детский такой рюкзачок – в нем кукла без ноги и тетрадь. Наверное, по ошибке прихватили. Похоже, к нему это все никакого отношения не имеет.

– Ну, не имеет – и бог с ним. А я хочу иметь отношение к тебе. Ну что, давай решай: со мной в кино, с тем, который внизу, в спальнике, куда попало или остаешься здесь?

– Знаешь, я бы пошла в кино, но ты потом целоваться полезешь.

– Почему потом? – обиделся Олег. – Я сразу полезу!

Егор

– Да. Он здесь, в машине. Где мы стоим? На, скажи отцу, где мы находимся, я ж местности не знаю!

В конце концов он мне все-таки поверил. И еще – я снял с него наручники. Просто так, безо всяких объяснений, открыл дверь, отщелкнул эти проклятые штуки и забросил их в кусты. Я не думал, что у него хватит сил, но он тут же выкарабкался, вернее, вывалился наружу, сел, привалившись спиной к колесу, и запрокинул лицо навстречу хлещущим дождевым струям.

Я мог бы остаться внутри, но тоже зачем-то вышел и сел рядом, прямо на землю. Ливень мгновенно промочил нас до костей, везде были лужи, из которых стремительные капли, как пули, выбивали фонтанчики воды.

– Что, – наконец медленно выдавил он, как будто слова давались ему с большим трудом, хотя, скорее всего, так оно и было, – тяжело убить человека? Не можешь? Кишка тонка?

– Не могу, – согласился я. – Ты не враг. Это… нечестно.

– Нече-е-естно… – протянул он и криво ухмыльнулся разбитыми губами. – Ёпта, какие мы, оказывается, честные! Похитить и развести на бабки – это, стало быть, честно?

Неужели он не понимал, что его жизнь до сих пор висит на волоске? Зачем он пытался спорить со мной и злить меня? Но неужели же я буду таким подонком, что стану угрожать ему оружием только для того, чтобы он заткнулся?!

Однако он все-таки замолчал и долго ничего не говорил, может быть потому, что счел ниже своего достоинства говорить о чем-то со мной, бандитом и похитителем? Дождь все лил и лил, и я потихоньку стал замерзать. Открыл переднюю дверцу и перебрался на водительское место.

– Откуда ты? – неожиданно спросил он.

– Что?

– Ты не местный, я по выговору слышу. Да и говоришь больно правильно, не по-нашенски. Харьков? Одесса?

– Ну, из России я, допустим.

– О как! Чего ж тебе дома-то не сиделось?

– Ты в машину сел бы… – вместо ответа посоветовал я. – Замерзнешь. Простудишься…

– …и помрешь от пневмонии. А не от того, что какие-то ублюдки отбили тебе почки!

– Я… – только и сказал я и поперхнулся.

Что толку говорить, что я его не бил? И не похищал, да? И не снимал на камеру, когда это делали другие? И не получал тридцать сребреников за его жизнь, которую никто не собирался возвращать… Быть хорошим уже все равно не получится. Не проще ли тогда действительно… убить его? Закопать свой позор в землю? Его никто не найдет, но даже если и найдут – мало ли тут, в степи, сейчас валяется трупов? Могилы – совсем без имен, просто цифры на простых фанерных табличках. Это война. Его брат, этот чубатый нацгвардеец с наглыми глазами, точно так же, запросто, мог застрелить меня – и тогда я лежал бы сейчас тут, в донецкой степи, под жидким холмиком каменистой глины, и дождь смывал бы последнее «прости» с наспех приколоченной фанеры…

– Спасать нас приехал? Или за длинным рублем?

– И то и другое, – нехотя, вяло промямлил я.

К чему было притворяться? Потому что сейчас здесь и настал тот самый момент истины, о котором я так много читал в книгах. Который ловил жадными глазами в сценариях – вот бы сыграть! Ключевая сцена любого фильма, которая и показывает, насколько все профи: режиссер, сценарист, актеры… Оказывается, в жизни тоже так бывает! Мало же я знаю о жизни, я, неудавшийся актер, никакой вояка, хреновый похититель… Офицеры в фильмах всегда клялись честью. Вот только сегодня даже у них нет никакой чести – по крайней мере, у тех, с которыми я сталкивался здесь. Нет ни чести, ни знаков различия… да и что, собственно, они делают тут, на территории чужого государства, война-то ведь не объявлена?!

Эта мысль только сейчас резанула меня – и одновременно принесла облегчение. Если настоящие военные, техника и все прочее могут находиться здесь, при том что наше правительство упорно отрицает этот факт, – значит, это все-таки не война. Это просто пиратское проникновение. Узаконенная контрабанда. При которой каждый сам себе командир и начальник. Значит, я тоже могу делать что хочу – и плевать на подписанные бумажки, тем более на приказы какого-то там Веника! Захочу – и отпущу его… на все четыре стороны отпущу!

Вот тогда я и достал из кармана его телефон, и он набрал номер своего отца.

Дневник женщины, оставшейся неизвестной

Я снова поймала себя на нескончаемом внутреннем монологе, звучащем во мне этим холодным летом две тысячи четырнадцатого бесконечно – как закольцованная магнитофонная запись. «Крым Украине не подарили. Она получила эти сухие, неплодородные земли в обмен на…» Далее простирались скрупулезные, сто раз уточненные – и никому не нужные перечисления. Слушать меня было некому. Те, кто все это знал, были по нашу сторону баррикад, а те, кто не хотел знать, слушать и сеять вместо мин, снарядов и пуль на нашей земле разумное, доброе, вечное, заткнули уши намертво, вместе с сердцем. К ним было не достучаться.