Книга Империя Наполеона III - Андрей Смирнов

Так какой же выход предлагает автор брошюры? Нет, он, естественно, не собирается проводить социальные реформы, поскольку считает их химерой. Здесь и снобизм аристократа, и провал Люксембургской комиссии в решении рабочего вопроса. Ромье ратует за введение в стране военного положения, поскольку только в армии видит ту единственную силу, которая может спасти Францию от крушения цивилизации. Он даже не против, если бы она пришла и из России. «Армия, одна только армия, — заклинает он, — может спасти нас. Когда я говорю «нас», я подразумеваю …общество, ни во что не вмешивающееся, знающее только свои семейные и личные интересы, думающее лишь об удовольствиях…» Так что зря, получается, буржуазия раскачала трон Луи-Филиппа своими призывами к демократии, лучше бы сидела дома и не лезла в политику. Таким образом, только армия, по мнению автора брошюры, сможет навести порядок в стране, и чем быстрее это произойдет, тем лучше. А что же будет представлять собой тогда французское общество? И на этот вопрос дает ответ Ромье: «Кровь будет пролита, прольются слезы. Нищета опутает своими холодными сетями обманутый народ; он будет наказан сурово голодом и ядрами; изумленные буржуа выдержат кризис во всех его разнообразных фазах, ничего не понимая в этом колоссальном смятении, которое и из их среды похитит многих; но к концу всех этих страшных неурядиц… утвердится сильное правительство, которое откроет новую эру власти».

Республиканцы заклеймили брошюру Ромье как провокационную и реакционную. Самого автора назвали полусумасшедшим и припомнили ему бурно проведенную молодость. Одним словом, буржуазные республиканцы использовали свой любимый, проверенный прием — превратить все в насмешку, осмеять и оклеветать. И все же перевыборы 1852 года навевали ужас на всех собственников, поскольку страна с 9 по 20 мая осталась бы полностью без власти, чем, без сомнения, воспользовались бы социалисты. Один из корреспондентов Одилона Барро, Заллон, писал ему из Канн 25 марта 1851 года, что главный вопрос — это проблема 1852 года, когда почти одновременно истечет срок полномочий и президента Республики, и Законодательного собрания{197}. По конституции депутаты в Собрание избирались на три года, а президент — на четыре. Выборы в Законодательное собрание были намечены на 27 апреля, а президентские — на 9 мая. Однако новоизбранный президент мог войти в должность только 20 мая, а Законодательное собрание должно было собраться только 28 мая. И, следовательно, с 9 по 20 мая во Франции, благодаря непродуманной конституции, а может быть, и специально рассчитанной таким образом легитимистами, сторонниками политики худшего, было бы два президента и два депутатских корпуса, из которых ни один, ни другой уже не действовали бы.

И если Законодательное собрание все еще оставалось роялистским, то после выборов оно наверняка стало бы революционным, поскольку идеи социальной революции были как никогда популярны в широких народных массах. Побежденные в Париже, преследуемые полицией и правосудием, социалисты и радикальные республиканцы, ставшие социальными демократами, устремляются в секретные общества, где ведут активную пропаганду и подчиняют их своему влиянию. Социальные демократы уже открыто заявляли о своих претензиях на победу на предстоящих выборах. Реальная угроза, с которой уже нельзя было не считаться, приводила нотаблей в трепет.

Не сидели сложа руки и орлеанисты, которые, в свою очередь, надеялись опередить социалистов, а возможно, и самого принца-президента. В статье, опубликованной в «Конститюсьонеле» от 24 ноября 1851 года, один журналист обвинял генерала Шарганье и его друзей-роялистов в подготовке переворота, направленного против президента Республики и Законодательного собрания. Сам Луи-Наполеон в своей последней речи перед переворотом, уже цитированной, произнесенной перед промышленниками и коммерсантами 25 ноября 1851 года, указывал на угрозу со стороны как социалистов, так и роялистов, столкновение которых наверняка привело бы к гражданской войне. Принц утверждал, что Франция могла бы быть великой страной, если бы не «демагогические идеи» и «происки роялистов».

Переворот, который готовили орлеанисты, менее известен, хотя некоторые его детали можно найти в «Биографии» лорда Пальмерстона. Лорд Пальмерстон говорил, что если бы Луи-Наполеон не осуществил государственного переворота, то его бы осуществили орлеанисты{198}. Английский министр имел связи с семьей Клэрмонтов и был в курсе всего, что происходило у Орлеанов, обосновавшихся в Англии после Февральской революции. Лорд Пальмерстон был убежден, что принц Жуанвиль и герцог Омальский собирались вернуться во Францию, а Вийель-Кастель даже утверждал, что принца Жуанвиля видели в Исси{199}. Косвенным подтверждением подготовки орлеанистского переворота может служить переписка графа Флао с женой, которая находилась в Лондоне во время всех этих событий. Особенно интересно письмо от 14 декабря, в котором граф писал: «Наиболее ожесточенная критика раздавалась со стороны орлеанистов, которые надеялись произвести переворот против президента. Все необходимые этому доказательства были обнаружены в бумагах г-на Базе (один из квесторов парламента), и если все бумаги арестованных были захвачены, то они подтвердят причастность остальных к заговору»{200}.

И действительно, королева Мария-Амелия в Англии плела нити роялистского заговора, который должен был разразиться восстанием ориентировочно в промежутке с 1 по 7 декабря. Принц Жуанвиль и герцог Омальский должны были высадиться в Бельгии, пробраться через Францию, поднять восстание в городе Лилль, гарнизон которого с симпатией относился к Орлеанам. Генерал Шангарнье обещал поддержку армии, а Тьер — Законодательного собрания. Герцог Омальский, прибывший из Неаполя, и принц Жуанвиль, прибывший из Англии, были в Останде, где ждали момента двинуться на Лилль с генералом Рюмини, взявшим на себя командование войсками, которые должны были выступить против Луи-Наполеона. Вся королевская семья рассчитывала вернуться в Тюильри не позднее 20 декабря. «Все это ясно доказывает, — писал лорд Пальмерстон, — что если бы принц не осуществил переворота в тот момент, когда он его сделал (т. е. 2 декабря. — Прим. авт.), он сам был бы неизбежно свергнут»{201}. Но правительство Англии предупредило принца о готовящемся восстании, и он успел сменить гарнизон Лилля, чем спутал все планы Орлеанов. Тем не менее ситуация оставалась сложной, нестабильной, и следовало ожидать решительных действий со стороны как правых, так и левых. И, таким образом, Луи-Наполеон рассчитывал своим переворотом одновременно подавить роялистскую буржуазию, которая не оставляла надежд на реставрацию Орлеанов, и республиканцев, а точнее — социалистов, обладавших на момент переворота разветвленной тайной организацией, готовившейся к захвату власти в 1852 году.

Удивительный факт: Луи-Наполеон до последнего момента не хотел сходить с пути законности. И хотя он был заговорщиком по призванию, годы, проведенные в заключении, и зрелость, приобретенная долгими размышлениями в одиночестве, внушали ему осторожность, и он боялся повторения прежних ошибок. После дебатов по предложению квесторов государственный переворот был назначен на 20 ноября, ибо было абсолютно ясно, что существующий разрыв между президентом и парламентом толкает последнего к подготовке собственного переворота и время с этого момента идет на дни, если не на часы. Вновь президент отступает от, казалось бы, неизбежного. Двадцатого ноября принц выступает в Собрании и разоблачает «демагогические идеи» и «монархические происки». А. Дансетт объясняет колебания принца надеждой на обращение к нему группы депутатов и уверен, что этот демарш опоздал{202}. С другой стороны, принимая во внимание мистический настрой принца, можно предположить, что он ждал даты 2 декабря. Он так слепо верил в свою судьбу, что решиться на столь рискованное дело, как государственный переворот, он мог только в годовщину победы под Аустерлицем и коронования Наполеона. Переворот Луи-Наполеона вытекал из логики политики, проводимой президентом в последние месяцы. Став независимой силой, бонапартизм хотел одновременно подавить роялистскую буржуазию и республиканцев. Он воспринял ряд демократических требований (вспомним кампанию вокруг закона от 31 мая), чтобы изолировать буржуазию и отколоть от нее левую часть, с другой стороны — лишить республиканцев поддержки со стороны широких народных масс.