Книга Обнаженная Япония. Сексуальные традиции Страны солнечного корня - Александр Куланов

Помимо участия в праздниках, девушка могла покинуть Ёсивару для лечения у врача или для молитвы в соответствующем храме, но с таким расчетом, чтобы вернуться на остров к половине шестого вечера. Впрочем, это дозволялось богатым ойран или куртизанкам, у которых уже был более-менее богатый данна-покровитель. В противном случае лечение организовывали по известному не только в Японии принципу: «Помрет ли, выздоровеет — на все Божья воля». Умирающих отправляли к родителям или тем, кто продал девушку в «веселый квартал»: Ёсивара — не самое удачное место для расставания с миром. Если девушка умирала и никто не забирал останки, ее хоронили на специальном кладбище для нищих и бродяг — Дотэцу. И, как пелось в старой песенке, «о ней, может, поплачет хоть одна молодая служанка».

Неудивительно, что для многих девушек, понявших, что надежда поймать свою мечту за хвост слишком слаба и впереди их не ждет ничего хорошего, единственным способом выживания становился побег.

Вообще побег для Японии — маленькой островной страны, ббльшую площадь которой составляют горы, в те времена покрытые еще и непроходимыми лесами, страны с мононациональным населением, опутанным плотной полицейской паутиной, страны, строжайшим образом изолированной от всякого общения с заграницей, считался средством крайним и, мягко говоря, не самым эффективным. Решиться на него могла только девушка, которой, как ей казалось, нечего было терять, — как правило, молодая, романтически настроенная и не на шутку влюбленная. Разумеется, бежали и по более прозаическим причинам: оказавшись в долговой пропасти, запутавшись в интригах, связанных обычно с материальными выгодами, совершив преступление, наконец. Однако такие побеги были сопряжены не только с опасностью поимки, но, что для японцев гораздо более значимо, с опасностью полного отторжения беглянки от общества, независимо от результатов ее поиска. Бежать из Ёсивары очень часто значило нарушить свой долг по отношению к родителям, родственникам, нарушить сложную систему взаимоотношений и общественных противовесов, столь характерную для феодальной Японии. Единственным, пусть и частичным, извинением для беглянки могла быть романтическая любовь — обычный сюжет на протяжении целого тысячелетия японской жизни, но и то — в идеале такой сюжет завершался запланированной развязкой — смертью обоих главных участников драмы. Так что деваться пленницам было особо некуда, а бывшие хозяева немедленно обращались в полицию, которая прилагала все усилия для поиска и задержания нарушительницы спокойствия. Система поголовной слежки и оповещения властей обычно срабатывала безупречно, и беглянку чаще всего возвращали в публичный дом, где к сумме ее долга (за обучение, кимоно, еду и прочие расходы) добавлялась сумма, затраченная на ее поимку, — точь-в-точь как к сроку бежавшего заключенного добавляется новый срок за побег. Да фактически так и было — долг приходилось отдавать дольше, а значит, и заключение на острове Ёсивара продлялось — нередко до конца жизни.

Для самых несдержанных и неукротимых существовал свой вариант штрафного изолятора — курагаэ, или «смена седла». Совершившую несколько побегов девушку обычно продавали в публичный дом вне стен Ёсивары, где условия жизни и надсмотр за ней были несравненно грубее и жестче — настолько, насколько это возможно, чтобы не испортить товар окончательно. Неудивительно поэтому, что красивое, романтическое и возвышенное расставание с жизнью, которое, возможно, станет поводом для создания художественного произведения, и к любовникам хотя бы после смерти придет слава и почитание («на миру и смерть красна»), часто было совсем не самым грустным выбором для девушки из Ёсивары.

Известный европейский японовед и пропагандист японской культуры и японского духа, оставшийся жить в Японии и умерший там, Лафкадио Хёрн писал о такой грустной стороне трагической любви: «Любовь с первого взгляда реже встречается в Японии, чем на Западе, частично из-за особенностей общественных отношений на Востоке, а частично из-за того, что очень много грустных моментов избегаются ранним браком, устроенным родителями. С другой стороны, самоубийства от любви достаточно часты, однако их особенность в том, что они почти всегда двойные. Более того, в подавляющем большинстве случаев их следует считать результатом неверно выстроенных отношений. Тем не менее есть исключения, выделяющиеся своей храбростью и честностью; обычно такое происходит в крестьянских районах. Любовь в такой трагедии может возникнуть совершенно внезапно из самых невинных и естественных отношений между мальчиком и девочкой или может начаться еще в детстве с жертв. Однако даже тогда сохраняется весьма определенная разница между западным двойным самоубийством из-за любви и японским дзёси. Восточное самоубийство не есть результат слепого, мгновенного решения избавиться от боли. Оно не только холодное и методичное, оно сакраментальное. Собственно, это — брак, свидетельством которого является смерть. Они дают друг другу обет любви в присутствии богов, пишут прощальные письма и умирают.

Никакой обет не может быть более глубоким и священным, чем этот. Поэтому, если случится, что посредством какого-то внезапного внешнего вмешательства, или усилиями медицины, один из них оказывается выхвачен из объятий смерти, он становится связанным самыми серьезными обязательствами любви и чести, требующими от него уйти из этой жизни при малейшей представившейся возможности. Разумеется, если спасают обоих, все может закончиться хорошо. Однако лучше совершить любое жесточайшее преступление, караемое пятьюдесятью годами заключения, чем стать человеком, который, поклявшись умереть с девушкой, отправил ее в Светлую Землю одну. Женщину, уклонившуюся от исполнения своей клятвы, могут частично простить, однако мужчина, выживший в дзёси из-за внешнего вмешательства и позволивший себе продолжить жить далее, не повторяя попытки, до конца своих дней будет считаться предателем, убийцей, животным трусом и позором для всей человеческой природы»[65].

Современные европейцы и американцы хорошо знают, что такое синдзю, по знаменитой пьесе японского драматурга XVII—XVIИ веков Тикамацу Мондзаэмон «Самоубийство влюбленных в Сонэдзаки» — очень популярному сочинению в Японии со времени своего появления в начале XVIII века и до наших дней. В ее основу положена реальная история самурая и проститутки, покончивших с собой в квартале Сонэдзаки. При этом самоубийство могло совершаться как сугубо «самурайским способом», то есть мечом (для мужчин путем рассекания живота — харакири, для женщин — разрезания горла), так и «общегражданским» способом. Чаще всего влюбленные прыгали вниз с моста или какого-нибудь обрыва — на камни или в воду. Особенно романтичным считалось падение в кратер священной горы Фудзи или какого-нибудь другого вулкана, но и на обычное синдзю, например на прыжок с нынешней туристической Мекки, великолепной террасы храма Киёмидзу в Киото, японцы всегда смотрели с большим уважением и даже пиететом. Не случайно консультировавшийся с японистами советский писатель Валентин Пикуль оборвал жизнь своих героев в романе «Три возраста Окини-сан» именно броском со скалы в бушующее море. Можно сказать, что культ жертвенного самоубийства уже был в это время неразрывно связан с духом японского народа, в том числе и японских женщин. Крупнейший японский пропагандист конца XIX века доктор Нитобэ Инадзо, автор книги «Бусидо, дух Японии», в главе «Воспитание и положение женщины» одобрял готовность самурайских жен и дочерей к смерти: «Девушкам, достигшим поры расцвета женственности, дарили кинжалы (кай-кэн, карманные ножи), которые можно было бы направить в грудь нападавшему или, если иного выхода не было, — в собственное сердце. Последнее случалось достаточно часто, и все же я не могу жестоко осуждать это. Даже христианская совесть, с ее отвращением к самоуничтожению, не относится к таким вещам сурово, принимая во внимание случаи самоубийства Пелагии и Доминины, канонизированных за свою чистоту и святость. Когда целомудрие японской Виргинии подвергалось опасности, она не дожидалась, пока в ход пойдет кинжал отца, — на ее груди всегда покоилось собственное оружие. Не найти способа совершить самоубийство было для нее позором. К примеру, несмотря на скудные познания в анатомии, она должна была точно знать то место, где следует перерезать горло; она должна была знать также, как именно нужно перевязывать нижние конечности поясом, чтобы, независимо от силы предсмертной агонии, ее тело предстало перед глазами посторонних в предельной скромности, с надлежащим образом подобранными ногами.