Книга Дом духов - Кристофер Дж. Мур

Они пересекли дорогу у Фонда, прошли еще несколько шагов, и Кальвино оказался в трущобах. Голый младенец перебежал узкий деревянный тротуар, заставив Винсента резко остановиться. Крохотный безволосый мальчик толкнул сыщика и сморщил носик, из которого капали сопли.

– Он не видеть фаранга, – объяснил Хум.

По обычаю горных племен к толстому животику младенца была привязана веревка с кусочком дерева в виде черного тонкого фаллоса. При каждом вдохе и выдохе мальчика, который застыл от изумления или страха, глядя снизу вверх на Кальвино, фаллос поднимался и опускался на его маленьком пенисе. Он повернулся и, хихикая, убежал в хижину.

Хум знал имя мальчика и его семью. Он не смотрел прямо на Кальвино, когда говорил. Он уставился в землю, держа руки в карманах. Он помнил, как Винсент приходил искать Вичая и его семью, и не удивился, что он вернулся.

– Вы искать Вичая? – спросил он, безвольно опустив руки вдоль туловища.

Кальвино удивил этот вопрос. Люди в трущобах редко давали какие-то сведения посторонним.

– Ты его видел?

Хум пожал плечами, улыбаясь своим ступням.

– Я думаю, может, он опять сделал ту же плохую вещь. Я не знаю.

Хум, двадцати семи лет, был женат, у него имелась маленькая дочка. Кальвино помнил это о нем с того последнего раза. Он шел на шаг позади Хума по узкому тротуару в лабиринте хижин. Дети толпились на углах, в дверных проемах и у столов перед грязными мисками и тарелками.

– Вичай уже не работает в Фонде? – спросил Кальвино.

– Он ушел. – Никакого объяснения или причины после этого простого заявления.

Группки детей, все младше пяти лет, бегали, болтали, смеялись, перебегали с одной стороны тротуара на другую и свешивались из окон. Мужчины перешли в новую секцию с бетонным тротуаром между хижинами.

– На кого он сейчас работает?

– Я с ним об этом не говорить, – таец прибавил шагу.

– Тебе не надо с ним говорить, Хум. Что об этом говорят в общине? Как Вичай может покупать кроссовки «Рибок» и дорогие ковбойские рубашки?

Полдюжины девочек сидели на корточках на бетоне и играли в карты, делая ставки монетами в один бат. Кальвино бросил на них взгляд.

– Вичай не выиграл эти деньги в карты.

Это заставило Хума рассмеяться, и его смех смешался с далеким смехом детей, эхом отражавшимся от гофрированных стенок хижин. Старики неподвижно сидели или лежали, свернувшись, на боку, страдая от неумолимой жары, и смотрели телевизор.

– Ты знаешь мою теорию, Хум?

Тот в первый раз посмотрел прямо на Кальвино и покачал головой.

– Может, Кико уже вернулась.

Винсент не обратил внимания на это приглашение вернуться обратно в Фонд.

– Я думаю, Вичай работает на джао по. Ему платит Чанчай, и поэтому он может нюхать растворитель и еще носить красивую одежду. Так Вичай представляет себе рай на земле.

Хум быстро отвел взгляд, сделал два шага вперед и нагнулся к дверному проему лачуги, расположенной на перекрестке.

– Видела Кико? – спросил он на языке Исана, глядя на девушку, которая разрезала материю.

Тонкой рукой она смахнула капли пота со лба. Ножницы нервно щелкали в воздухе, как челюсти. Девушка заморгала и медленно покачала головой, возвращая ножницы на то место, где остановилась. Два грубых окна выходили на перекресток. Маленький настольный вентилятор с пластиковыми лопастями жужжал в углу. Девочки-подростки работали в «потогонной мастерской» – шили одежду. Одна резала ткань, другие сидели за ножными швейными машинками, еще несколько стояли и гладили. Работа прекратилась; девочки перешептывались, украдкой поглядывая на Кальвино. Потом девушка за швейной машинкой заговорила с Хумом. Она видела Кико минут тридцать назад. Кальвино не понял большую часть их разговора на лаосском языке.

– Она вернулась в Фонд? – спросил он.

Хум выглядел смущенным.

– Нет, она здесь, недалеко. Мы сейчас пойдем.

«Недалеко» оказалось гораздо дальше, чем полагал Винсент.

Каждый четвертый дом представлял собой продуктовую лавочку или прилавок с едой. Полки были подвешены к окнам снаружи. В плошках были выставлены сырая свинина, куриные потроха, крутые яйца, длинная плоская белая лапша и зеленые овощи. Мухи кружились над едой, садились на мясо. Ветерок со стороны порта выдувал белые перья дыма из крошечных барбекю; струйки пепла кружились у них под ногами и оставляли на языке Кальвино привкус кислоты и горечи.

Хум остановился перед двухэтажным домом, с ободранной, торчащей, как зуб, арки которого свисал ржавый гофрированный лист металла. Винсент увидел ее в окно. Кико сидела на коленях, утешая рыдающую старую женщину. Внутри было много стариков, спасающихся от послеполуденной жары. Они тоже плакали, рыдали и выли, словно удрученные жарой и нищетой. Кальвино почувствовал себя чужаком, который вторгся и стал свидетелем какого-то личного горя, не предназначенного для посторонних свидетелей. Хум, сделавший свое дело, повернулся и исчез, не сказав ни слова. Он доставил Кальвино, как обещал, из чувства долга перед Кико и уважения к Винсенту, человеку, который вернул Вичая, когда тот сбежал. Но он не был готов оставаться здесь и наблюдать результат вторжения Кальвино. Хум жил в этой общине. Это был его народ.

* * *

Винсент подошел ближе и заполнил своим телом дверной проем. Возвышаясь, как гигант, над сгорбленными, коленопреклоненными людьми, он встретился взглядом со стариком с густым узором синих татуировок на голой грудной клетке и на руках. Кальвино смотрел на тайный язык татуировок, которые были обычными в Исане; половина мужчин в Клонг Той имели татуировку теми же синими чернилами – древние кхмерские письмена и символы, амулеты на коже для отпугивания демонов и духов. Сам старик, наверное, не понимал слов, вытатуированных у него на теле. Они были предназначены для духов. Старик отвел глаза, погрузил пальцы в большую корзинку с липким рисом, слепил из него шарик и сунул его в рот. Несколько других людей из числа сидящих на корточках на полу потянулись к корзинке с липким рисом. Другие жевали орех бетеля. Один из них водянистыми глазами посмотрел на Кальвино и улыбнулся.

В одном углу лежала, свернувшись в комок, древняя фигурка – беззубая, бесполая, без рубахи; ее кожа была такой сморщенной, что казалось, ее поджарили на одном из барбекю. Это была старуха с приоткрытым ртом; она лежала на боку, свесив тощие, сморщенные груди. Кальвино подумал, что она мертва и что оплакивают ее. Потом ей на веко села муха, и ее узловатая рука лениво прихлопнула насекомое. Веко моргнуло, но она продолжала спать. В нескольких шагах от нее, полускрытое в тени, на раскладушке лежало мертвое тело. Вокруг стояли цветы. Курительные палочки с длинными столбиками серого пепла уже остыли в пустом кофейнике. На лице покойника, мужчины с коротко остриженными волосами, застыло выражение безразличия и усталости, как у человека, умершего во время марафона под послеполуденным солнцем Бангкока. Красновато-лиловая рана делала лицо мужчины похожим на разбитую маску. Кальвино взглянул еще раз. Это был тот самый катои. «Черт», – прошептал он и чуть не упал. Несколько лиц, озадаченные и мокрые, повернулись к нему. Он с трудом сглотнул; двинулся вперед, с намерением осмотреть тело.