Книга Война за империю - Евгений Белаш

На лекции Солодина всегда приходили раньше, чем на остальные, Семен Маркович требовал, как минимум, трехминутного опережения, чтобы, как он говорил, 'молодецкая удаль из головы успела выветриться'. И хотя слушателями были в основном люди взрослые, опытные, наставник сумел поставить себя так, что правило строго соблюдалось. А пока удаль выветривалась, Солодин еще раз оценивал предстоящий урок, перебирал в памяти примеры, обдумывал общий план.

После памятного разговора с Черкасовым инженер-сапер словно переродился. Солодин собрал в кулак всю волю и запретил себе вспоминать и сожалеть о былом. Прошлое было, но теперь закончилось. Оно получилось славным и почетным, но теперь полковника ждала совершенно иная жизнь, отчасти пугающая неизвестностью и новизной, но оттого еще более увлекательная.

Время командовать прошло, пришло время учить. Именно так Солодин сформулировал ближайшую цель и подчинил ей всего себя, без остатка. Это оказалось тяжело для человека, привыкшего на равных говорить с генералами (и даже одним маршалом). Оказалось, трудно привыкать к мысли, что на ближайшие годы все амбиции ограничены курсом повышения квалификации для командного состава. Но полковник привыкал, искал в этом свои достоинства. Его можно было назвать счастливым человеком. А если в ночных видениях Солодину и являлись призраки совсем недавнего прошлого, соблазняющие и увлекающие, так на то они и призраки, чтобы манить и увлекать…

— Итак, товарищи, приступим. Сегодня мы поговорим о…

В дверь аудитории постучали трижды, размеренно и громко. Не столько спрашивающе, сколько предупреждающе. Сразу же дверь открылась и — невиданное дело! — в аудиторию заглянул — не вошел, а именно заглянул! — Сергей Викторович Черкасов.

— Сидите, товарищи, — коротко сказал генерал, опережая готовое дружным хором вырваться из могучих глоток 'Здражлав!'. — Семен Маркович, позвольте вас на минуту.

— Учебники открывайте, страница сто тринадцать, вернусь — будем обсуждать, — деловито сказал Солодин, вставая.

— Семен Маркович, вещи не забудьте, — произнес Черкасов с непонятной интонацией, не то сожалением, не то осуждением. А может и скрытой печалью.

Аудитория обмерла.

С вещами…

Посреди гробового молчания в голове Солодина билась одна единственная мысль: 'Вот и мое время пришло'. Однако на лице полковника отразилось только вежливое удивление.

— Так точно, товарищ генерал-лейтенант, — кивнул он, — сейчас буду.

Все в том же молчании он собрал портфель, больше всего боясь, что руки дрогнут, или какая-либо из бумаг застрянет и ее придется запихивать с усилием, сминая и комкая. Но все обошлось, тетради и конспект скользнули в утробу портфеля как по маслу.

— Ну что, товарищи курсанты, — сказал Солодин, — до встречи.

— До встречи, товарищ полковник, — дружно ответили ему, совсем не по-уставному. И в этом разнобое сильных голосов Солодин услышал не радость, не любопытство, но надежду на возвращение.

Ручка чемоданчика чуть проскальзывала во вспотевшей ладони. Солодин мимолетно удивился, почему его не встретили сразу на выходе из класса. Так не пойдет, подумал он. Отошел к окну, поставил на широкий подоконник портфель, тщательно вытер ладони носовым платком. Прошептал в пространство: 'Я Черного Шейха не боялся, 'Звонаря' Карлоса не боялся, вас и подавно не буду!', одернул форму, выпрямился до хруста в позвонках, до звенящего напряжения в шее и, чеканя жесткий шаг, проследовал в кабинет Черкасова, который ушел вперед, не дожидаясь подчиненного. Впрочем, полковник был ему за это только благодарен.

Тот был не один, но совсем не в том обществе, которого ожидал Солодин.

— Вот, Семен Маркович, по вашу душу из самой Москвы прибыли — сказал Черкасов, указывая на единственного кроме генерала человека, присутствовавшего в кабинете, — Думаю, вы знакомы.

— Так точно, знакомы, — отозвался Солодин, хмуро глядя на московского гостя и лихорадочно соображая, что к чему.

— Знакомы, — сумрачным эхом повторил вслед за ним Шанов, так же без всякого энтузиазма взирая на Солодина. Наверное, так Ленин мог бы смотреть на буржуазию.

— Вот и славно, — с некоторым даже облегчением проговорил Черкасов, — ну что же, товарищи полковники, я вас оставлю, а вы решайте свои вопросы.

Шанов, глядя куда-то в сторону, будто даже сам вид Солодина был ему неприятен, подождал, пока генерал выйдет, и неприветливо спросил:

— Представляться надо?

— Не стоит, — ответил Солодин. — я вас хорошо помню, товарищ полковник Контрольной группы при Генштабе СССР.

— Вот и хорошо, товарищ полковник, старший наставник по тактической подготовке, — вернул шпильку Шанов. — Я за вами. Приказ сверху — доставить в кратчайшие сроки.

Солодин едва не спросил, зачем и к кому, но поймал и удержал вопрос уже буквально на кончике языка. Если не сказали сначала, то спрашивать было бессмысленно. Не в узилище, и ладно, а там видно будет.

— Машина ждет у входа, — продолжал меж тем Шанов, — сейчас к вам домой, наденьте парадную форму, потом на поезд, он через сорок минут.

* * *

Солодин любил поезда, еще со времен далекого детства, переняв эту любовь от отца, начальника станции. Выращенный в вдовцом-одиночкой, Семен отказывался понимать, как можно не любить железную дорогу, мелодичный пересвист маневровых, солидный басовитый перелязг стрелок и сцепок, гостеприимные объятия вагонов. Ритмичный стук колес его не отвлекал, но наоборот, успокаивал, приводя в порядок и выстраивая в правильном порядке мысли.

Да, поезда и железная дорога — это было надежно, предсказуемо и в общем очень хорошо. Даже кипяток из поездных титанов имел совершенно особый привкус дороги, путешествий и новых впечатлений. В поездах Солодин пил только его — горячую, обжигающую воду, прогревающую тело до самых пяток. Не изменил обыкновению и на этот раз.

Вагон оказался из новых, немецкой поставки. Больше пластмассы, больше строгой геометрии, больше света и пространства, все в светлых приятных тонах. Но гораздо меньше домашнего уюта, который Солодин ценил, как человек с большим опытом путешествий.

Вот так функциональность и экономия наступают на патриархальность, подумал он, прихлебывая из стакана в ажурном подстаканнике и незаметно наблюдая за Шановым. Тот сидел неподвижно, смежив веки, и, по-видимому, спал или дремал. Багаж у него оказался так же скуден, как и у самого Солодина — фибровый чемодан средних размеров. Да, штабист запомнился инженеру человеком резким на поступки и легким на подъем.

Шанов… Давно пропавший, почти забытый, а потом снова волшебным образом воскресший…

Про него рассказывали многое, и сложно было определить, чего больше в этих историях — удивительной правды или причудливой легенды.

Летом двадцать третьего в 'Новосибирскую артиллерийскую школу', предтечу будущего знаменитого училища, пришел худой, как скелет, парень лет семнадцати. Он неспешно и уверенно прошел в приемную и коротко сообщил, что теперь будет здесь учиться, потому что стране нужны хорошие артиллеристы. Документов у парня не было никаких за исключением мятого бумажного листка, разваливающегося по сгибам, с размытой печатью и смазанным текстом. Документ был выдан походной канцелярией семнадцатого Летучего отряда Завесы, прикрывавшей восточную границу СССР. Согласно бумаге, молодой человек именовался Боемиром Шановым, имел сугубо пролетарское происхождение и последние три года вел богатую событиями жизнь. Был оружейником отряда, порученцем при командире, дозорным и даже разведчиком.