Книга Сотвори себе удачу - Ольга Островская

– Так тебя берут?

– Как «берут»?

– Ну принимают?

– Я еще не просился. – Он снова улыбнулся. Благостно так, но не противно, не деланно, не сладко.

– Ну а если тебя возьмут, как же твои? Ты их согласен бросить на произвол?

– Что ты говоришь, на какой произвол? Все под Богом ходим.

– Это так, конечно… – Люда поморщилась: начинается…

– Да нет, Людочка, ты меня неправильно поняла.

– Почему неправильно? – Люда решила говорить с ним жестко: пусть не представляет перед ней блаженного.

– Люда, каждый монашествующий может отмолить всех своих родных на три поколения назад и на три поколения вперед.

– Я такого не слышала…

– Так вот, это я тебе говорю! Теперь будешь знать! – сказал он наставительно. И потом продолжал уже смиренным голосом: – Я ни для Галины, ни для Глаши, ни для матери моей в жизни ничего хорошего не сделал, да и смогу ли… Вот я и решил им послужить. А если меня не будет рядом, так Галине только легче будет: лишний рот уйдет, а уж остальных-то прокормить она прокормит.

Тут в комнату вошла Галя. На пальцы одной руки за ручки были нанизаны чашки, и еще она умудрялась держать джезву, в другой между пальцев была зажата дымящаяся сигарета, а в ладони она держала сахарницу.

– Давайте, ребята! – скомандовала она.

– Галина! Я же просил… мы же договаривались… – стараясь сдержать неудовольствие, заметил Сидоров.

– Ой, Сидоров, милый, прости! – Она попыталась погасить сигарету, но руки все-таки были заняты.

Сидоров вскочил ей на помощь.

– Слушай! Пойдем-ка лучше на кухню, – миролюбиво предложил он. – Там и я с вами покурю вдруг.

– Ты что, бросил? – изумилась Люда, наблюдая за этой сценой. Ведь она прекрасно знала, что он выкуривал по две пачки за день.

– Ну не то чтобы совсем… но стараемся.

– Молодец! И сколько ты уже… бросаешь?

– Он еще в Италии начал, – скромно похвасталась мужем Галя.

Люда сняла с Галиных пальцев чашки, и все гуськом направились в коридор. Когда они вошли на кухню, Люду поразил идеальный порядок.

– Кто это у вас развлекается?

– Да вот решили, что нет неважных вещей. И теперь по очереди моем посуду: я и Сидоров, Аглая еще мала, а мама, ты знаешь, не любительница кухни.

Все закурили.

– Ты знаешь, Сидоров, что я решила? – вдруг объявила Галя.

– Что, моя радость?

– Я закончу балет.

– Галчоночек, я так рад за тебя! Может, тебе рояль выдвинуть?

– Может, и выдвинуть…

– Я сейчас! – И Сидоров удалился.

Да, в этой семье происходили какие-то чудеса. Обычно постоянно пререкающиеся, постоянно соревнующиеся и соперничающие во всем, сегодня эти двое ворковали как голубки. И не поймешь, что это: поза или любовь и согласие, бьющие через край?

– Вы прям как… – У Люды вертелось в голове сравнение, но она никак не могла его произнести.

– Как старосветские помещики? – помогла ей Галя. – Похоже, да?

В это время из Галиной комнаты раздались скрежещущие звуки, что-то с грохотом упало на пол, и снова появился сам Сидоров.

– Ты, наверное, не знаешь, Галка писала балет «Мцыри», – объявил он.

– По Лермонтову?

– Ну по Лермонтову, конечно. Но либретто мое, – скромно добавил Сидоров.

– Он мне такое либретто написал! – Галя с обожанием взглянула на мужа. – Хочешь почитать?

– Но я, наверное, ничего не понимаю в «либреттах»…

– Это ничего. Ты просто прочти и скажи, как тебе! – предложил автор либретто.

– Ну хорошо.

И Сидоров снова удалился.

– Понимаешь, у нас началась совершенно новая жизнь… – начала Галя восторженно, как только за Сидоровым закрылась дверь. – Я так счастлива! Ты только не смейся, я понимаю, что со стороны это выглядит забавно. Теперь ты видишь, что он рассуждает очень здраво?

– Да, может быть…

– А у меня ощущение, что мы только поженились и у нас медовый месяц!

– Знаешь… – Люда не знала, что ответить, и вдруг вспомнила универсальное изречение. – Как кажется, так и есть.

Галин восторг, конечно, все оправдывал. Не все ли равно, за что любить человека… Главное – любить!

– Правда? Как я рада, что ты меня понимаешь! Хватит уже деньги эти считать! Надо творчеством заниматься.

Люда вдруг поймала себя на том, что она то заражается их энтузиазмом и даже завидует им, то вся эта идиллия начинает казаться каким-то чудовищным враньем, плохо сыгранным спектаклем. Разбираться в чужих отношениях – дело неблагодарное. Если им нравится так, то пусть и делают, что хотят, и свидетели здесь, уж во всяком случае она в качестве судьи, здесь неуместны. Она стала с нетерпением ждать, когда Сидоров принесет наконец свое либретто, чтобы немедленно уйти. Но как только он появился, вскочила Галя:

– Я сейчас тебе его отсканирую!

Они остались вдвоем с Сидоровым. И тут неожиданно Сидоров уселся прямо перед ней и заговорил торжественно:

– Ты знаешь, Людмила, что я тебе скажу…

Люда даже испугалась. Сидела не шелохнувшись, во все глаза следя за Сидоровым.

– У тебя-то ни семьи, ни обязательств… – начал он.

– Я ведь… – попыталась Люда рассказать ему о Стиве, о предполагаемом замужестве.

– Что «ведь»? – перебил он ее строго. – Галка говорила, что ты в Америку собралась! Так нечего тебе там делать! – отчеканил он.

– Но я… – снова открыла она рот.

– Галка говорила, что ты на какой-то там тренинг собралась… Все! Прошло время тренингов! Пойми! Ерунда это все! – Он мгновение помолчал и как прокурор вынес окончательный приговор: – Я думаю, что тебе надо посвятить себя Богу…

Люда окаменела с открытым ртом. В горле у нее пересохло. Наконец она пришла в себя и, откашлявшись, робко заметила:

– Никита, но я ведь даже в церковь не хожу.

– А надо! – Голос его еще больше окреп. Он поднял вверх указательный палец: – В этом твое предназначение! Я понял!

Тут, к счастью, вошла Галя, отдала Людмиле экземпляр либретто, и та с радостью вырвалась из Никитиных наставлений.

Она сделала всего несколько шагов от их парадного, нога так заныла, что впору было вернуться. В бане почти не болела, а тут… Но она решила добрести до Малого и поймать машину.

Вот всегда так: когда уж совсем некуда деться или когда очень спешишь, никто не останавливается! Люда простояла минут пятнадцать, голосуя каждой легковушке. Наконец остановился «Мерседес» или какой-то фирмач, во всяком случае. Он был сосредоточен, почти не обернувшись к ней, раскрыл дверцу: