Книга Поддавки с убийцей - Марина Серова

— Добро пожаловать! — поприветствовал Кирилл, спускаясь вслед за мной по лестнице. — А где Иван задержался?

— Его не будет. Он теперь — мой заложник, гарант моей безопасности. Да и твоей тоже…

— Ты что же, боишься меня, старого?

— Опасаюсь твоей непредсказуемости. К тому же защищаясь, я могу тебя покалечить. Поэтому лучше, если бы ты не нападал. Иван находится в надежном месте, и я его освобожу сразу, как только уйду отсюда. А кроме меня, освободить его будет некому, имей это в виду.

— Я тебе верю, — сказал он и после непродолжительного молчания добавил: — Давай присядем.

Мы сели по разные стороны стола, и с улыбкой, сделавшей его уродливое лицо еще отвратительней, он спросил:

— А может, достать мне ножичек, простой складничок и отрезать от тебя по кусочку, пока ты мне не скажешь, где Ваню спрятала, а заодно и про себя в подробностях расскажешь.

По его глазам я видела, что, имей он такую возможность, воспользовался бы ею не задумываясь. С ним следовало держать ухо востро и ни в коем случае не поворачиваться к нему спиной.

— Не дури, Кирилл! Не советую.

— А почему бы и нет? — недобро усмехнулся он.

— А почему бы мне не заняться тем же самым? — попыталась я «перевести стрелки».

— Ты не сможешь. Косточка у тебя не та.

— Про мою косточку ты у племянника узнай. Хватит, Кирилл, врать и угрожать! Не обмануть нам друг друга и не напугать. Я это понимаю, а ты? Если нет, то ты или всегда был дураком, или с годами из ума выжил.

Он сжал губы, опустил глаза и замолчал, переваривая неожиданное оскорбление. Я дала ему для этого время.

Вообще-то я не люблю грубить людям, даже когда они этого заслуживают, и предпочитаю вежливое, в крайнем случае иронично-вежливое обращение. Но есть определенный сорт людей — а именно такой сидел сейчас передо мной, положив на стол руки с наколками на пальцах в виде перстней — знаками зоновского уважения, — общаться с которыми, а уж тем более добиться от них чего-либо можно только с позиции силы. Причем обязательным признаком силы они считают грубость, а вежливость принимают за форму подобострастия. Это моральные уроды, и, что самое интересное, некоторые из них свое уродство осознают.

— Значит, ты меня со всех сторон обложила? — заговорил, справившись с собой, Керя. — Зачем, я не понимаю?!

— Тебе ль не понимать!

— Нет! — настаивал он. — Я же согласился отдать деньги. Договорились же вчера с тобой обо всем. Объясни!

— А отдал бы деньги-то, будь Иван здесь? Не морочь голову, Кирилл, скажи правду.

— А как же!

Глаза его и лицо прямо светились от честности.

— Как я мог не отдать? Ведь ты знаешь все подробности наших с Ванькой дел. Да стукни ты ментам, нас завтра же возьмут за хибон и приволокут в «контору». Ну что ты, Таня!

— Какие менты! — улыбалась я, не веря ни одному его слову. — Что ты опять дурака-то валяешь? Если вы меня убьете, ни одного свидетеля ваших делишек не останется. И почему я должна верить вам? Потому что дом сожгли? Так не чужой же, свой собственный. Только страховку за него не получите — вот и все наказание. Потому что Аладушкина убили? Так вас никто не видел за этим занятием. А может, это я с Лозовой скорешилась и придумала план, как задушить алкаша и подкинуть его труп в твой двор. Лишь след от удавочки на своей шее изобразила — и вперед к ментам, если угрозы не сделают тебя покладистым. Хватит, Кирилл, дурковать, и давай играть в открытую. Пора тебе со мной договариваться. Из-за моей осведомленности в ваших с Ванькой делах, да и ради самого Ивана — тоже.

— За твою осведомленность тебе легче тыкву расколоть, — проговорил он задумчиво.

— Это еще суметь надо. Я тебе не алкаш какой-нибудь. А если и расколешь, Ваньке твоему — кранты!

— То-то и оно! — вздохнул он. — Дурак, а все же свой, родной. На старости лет это большое значение имеет. Сама убедишься, если доживешь.

Засим последовала ненужная мне лирика, но я молчала, уважая прорезавшиеся в нем родственные чувства. Наконец он выговорился.

— Ушедшего не воротишь, сделанного не изменишь, а потому доживай свой век спокойно, черт с тобой…

— И Ваньку отдашь? — перебил он меня, полагая, что знает все мои условия.

— Несомненно, — заверила я его. — Я получаю от тебя деньги за дом и отдаю их Екатерине. Да отдам, не боись! — заверила я, увидев его сомнение. — И эти же деньги тебе возвращаю. Как? Ты продаешь мне участок с пепелищем и въезжаешь в новую квартиру.

Не берусь описывать выражение его лица после моих слов, хотя изменилось оно поразительно.

— Но это не все. Ты отдашь Лозовой «капли». Не твои они, Кирилл, не тебе ими и владеть. Да ты, урка старый, и продать-то их не сможешь! — не удержалась я от насмешки. — Грохнут тебя, как пить дать, как только явишь их на свет божий. И Ивана убьют, не задумаются, если он окажется поблизости от этого дела. Да что я тебе объясняю!

Все! Один-ноль в мою пользу, а если вспомнить про вчерашний счет, то один-один и никак иначе. Молчит Кирилл, задумался. Пальцы с наколками расцепил и в кулаки сжал. Сидит смирно, зубы стиснул, лишь желваками играет.

Когда он вставил в зубы сигарету и чиркнул зажигалкой, снаружи, возле двери, опять загавкал пес. Кирилл выронил зажигалку и саданул кулаком по столу. Собака не успокаивалась, и он, не выдержав, рявкнул:

— Молчать!

Аж в ушах зазвенело. Слушается его псина, видно, боится. Он закурил и уже спокойно обратился ко мне:

— Пойдем, Таня, я тебе деньги отдам.

Все правильно. Иван говорил, что деньги у него будут не при себе.

— Может, мне здесь подождать?

Меня все еще точил червячок сомнения, но при виде его презрительной ухмылки я поднялась, отбросив все колебания.

Семиродов привел меня в просторный сарай, в середине которого был установлен транспортер. По бокам конвеерной ленты высились кучи темно-коричневой глины. Свет проникал сюда сквозь узкие, напоминающие бойницы, незастекленные окошки. Здесь тоже, хотя и меньше, чем у бассейнов, стоял отвратительный запах. Света было мало, и пройти за Кириллом я решилась, только когда глаза привыкли к полумраку.

— Таня! — окликнул меня Семиродов из глубины сарая.

Он сидел на куче вонючей глинистой гадости, напоминавшей подсохшее дерьмо, и, глядя на его поникшие плечи, я подумала, что здесь ему самое место.

— Вон они, деньги, в щели между досками, — проговорил он, не поднимая головы. — Бери их.

Я отыскала взглядом полиэтиленовый мешок, засунутый в щель вместо оторванной доски.

Ах, как не хочется вурдалаку расставаться с денежками!

Привстав на цыпочки, я с трудом — поскольку было высоковато — выдернула из щели увесистый сверток и в это мгновение получила такой удар по затылку, что впечаталась лбом в дощатую стену. Из глаз брызнули искры, и меня приняла мягкая, теплая пустота…