Книга Пастух своих коров - Гарри Гордон

— Это он там лютый, а здесь он…

Вошел Кузьма Егорович.

— Распустились, понимаешь. Электрика вызвать не могут. — Он положил на стол ксерокопию карты-двухверстки. — Так, так… вот ваша деревня. А вот, — Кузьма Егорович послюнил палец и отслоил еще бумажку, — а вот ее генплан. Чего тебе надо?

— А вот, видишь?.. Это я. А это — Леха Благов. А вот тут — лужок на берегу. На отметке двести семьдесят. Горка, выходит. Вот здесь нам и нужен участок. Даже не участок, а так… сотки две.

— Ты, Митяй, с печки свалился, — откинулся на спинку стула Кузьма Егорович. — У вас в деревне все участки проданы. Уже два года как.

— Интересное кино, — опасно задышал Митяй. — Почему я об этом не знаю!

— Да приехали как-то, — миролюбиво объяснил Кузьма Егорович, — ваши, московские, с большими бумагами, ну я и… Хочешь, бумаги найду?

— Егорыч! У нас в деревне ни одна сволочь больше не построится. Это я тебе обещаю. Тем более — бережок. Хрен им, а не бережок. Они, суки, скупили задаром, а потом толкнут. Черножопым или японцам. Аннулируй все на хрен. За давностью.

— Да я и сам… Правда что. Вот в августе два года исполнится — и аннулирую. По закону.

Он закурил.

— Курите, — ласково сказал он Шурику, разминающему сигарету, и придвинул пепельницу. — А тебе зачем? Тем более, две сотки. Площадка молодняка?

— С молодняком погоди. Не наросло еще. Церковь будем строить.

— Чего?!

— Ну, не церковь, конечно, — вмешался Шурик, — а так, часовенку.

— Зачем! Ты же, Митяй, ни в Бога, ни в черта…

— Ты погоди, — нахмурился Митяй. — Народ живет? Живет. Бывает, и по полгода. Да и местных — баба Маша, Славка, Нашивкин… Жизнь трудная? Трудная. И опасная. То Колькин бык забежит, то клещ ребенка укусит… — Он сердито глянул на фыркнувшего Шурика. — Короче, крыша нужна народу. Опять же — на Пасху в Москву ездят. Стыдоба.

Кузьма Егорович повеселел.

— А вы не священник будете? — стрельнул он глазом в Шурика.

— Что-то вроде того…

— Ты что, Егорыч! Это же знаменитый ведущий с НТВ!

— Извините, не признал, — улыбнулся глава администрации. — Когда мне телевизор смотреть… А теперь давайте по существу. — Он прочно установил на столе локти. — Кадила там всякие, свечки жечь будете? Будете. Яйца, куличи на Пасху крошить будете? Будете. А это что значит? Это значит, нужно разрешения пожарной инспекции и санэпидстанции. Пожгете мне деревню да еще холеру разведете. Потом — справку от попа… как там… епархии, что не возражают, а то вдруг вы сектанты какие. Жидомасоны, аум синрикё.

— Во дает, — восхитился Митяй. — Во наезд! Рядом с тобой, Егорыч, Лужков отдыхает. Короче, — он поднялся. — Вот тебе сто баксов, и ни в чем себе не отказывай… Пиши бумагу.

— Ты меня на должностное преступление не толкай, — повысил голос Кузьма Егорович. — Ты…

— А куда тебя еще толкать! Я, знаешь, если толкну…

Шурик взял Митяя за локоть:

— Охолони.

— Как строить будешь? — деловито спросил Кузьма Егорович.

— Как… Молча!

— Да нет, я спрашиваю, где лес будешь брать?

— Понял. У тебя, конечно. С доставкой.

— Вот, поглядите, — обратился глава к Шурику. — Тупой, тупой, а умный! Ну, где мое должностное преступление?

Стодолларовую купюру он положил в нагрудный кармашек.

— Пора, что ли, закругляться. Сколько сейчас?

Митяй кивнул и вытащил из кармана бутылку.

— Дорого же ты мне обходишься, — вздохнул он.

Предстояло еще отовариться — не часто случалось выбираться в большое село с двумя магазинами.

За десять постсоветских лет ничего не изменилось в административном центре. Только над круглосуточным коммерческим магазином трепыхался вылинявший триколор. Избы, впрочем, стояли крепкие, густоокрашенные, исчезли развалюхи с проваленными дворами.

— Вот, смотри, — сказал Митяй, — народ, говорят, бедствует. А крыши новые, заборы вон — металлическая сетка. И везде, глянь — фирменные антенны.

При упоминании об антеннах Шурик поежился.

— Так и в эпоху дефицита тоже холодильники были набиты, — возразил он. — Крутятся как-то…

— Папенька мой, — усмехнулся Митяй, — на пенсию вышел и кинулся бабки зарабатывать. Лекции, консультации. Каждый день домой на бровях приходит. Увезу я его в деревню зимовать. Хочет работать — вот тебе свинки, овечки, корова. Нинка одна плохо справляется. А чтобы не квасил да к Нинке не приставал — маменьку к нему приставлю. Нечего по телефону трепаться да ногти холить… Твой-то как, не спивается?

— Мой не сопьется, — заверил Шурик. — Нажрется, а потом две недели болеет.

— Это хорошо, — позавидовал Митяй.

Поднимая желтую пыль, проехал грузовик и остановился. Из кузова выпал человек в оранжевом пластиковом комбинезоне. Он долго поднимался с колен, сосредоточенно искал центр тяжести, нашел и выпрямился. Грузовик уехал.

— Леня, — сдерживая смех, строго сказал Митяй. — Я же тебе говорил, чтоб ты мне не попадался… Видал? Человек ниоткуда.

Леня поднял белое волнистое лицо. Черты этого лица никакого значения не имели.

— Слышишь, диктор, — прошелестел Леня. — Сними меня на камеру. Надо, чтобы…

— Чтобы что? — с интересом спросил Шурик.

— Я Леня. Пастух… чтобы знали…

— Между прочим, золотые руки, — сказал Митяй. — И пашет, как зверь. Когда пашет. Кстати, это идея…

— Знаю я твою идею.

— Слышишь, диктор, — продолжал Леня. — А хочешь, я с моста прыгну?

— Зачем?

— Для твоего удовольствия. А ты мне — пузырь. Для моего удовольствия…

Леня осел на землю и задремал.

— Может, хоть оттащим его с дороги, — предложил Митяй.

Тяжелые пакеты погрузили в «казанку», Шурик разулся, отвел лодку от берега и вспрыгнул на корму. Глянцевая вода сморщилась и разбежалась вдоль бортов спиральными валами.

— Давай на всю катушку, — сказал Митяй, — что ты ползешь!

«Джонсон» взял тоном повыше, «казанка» вышла на глиссаж, пакеты звякнули и покатились к ногам Шурика. Прибрежные кусты образовывали со своим отражением шары и шарики — изумрудные, малахитовые, нефритовые, нанизанные на желтую полоску береговой тресты. Шурик сделал крутой вираж, вода скомкала отражения, добавила в них свечение перламутра, усложнилась форма, загадочнее стали ассоциации.

— Не так, — замотал головой Митяй. — Пересядем.

Он опасно поднялся во весь рост и шагнул к корме. Шурик изловчился, благополучно разминулся с Митяем и пересел на нос.