Книга Игры с хищником - Сергей Алексеев

Он едва дожил до вечера понедельника, купил кулек обещанных конфет, пришел к проходной фабрики и там затаился за Доской почета. Когда закончилась смена и девчонки повалили в общежитие, Сыч ощутил, как сердце подпирает голосовые связки. Рита появилась под ручку с подругой, видно, куда-то очень спешили. Он вышел из укрытия внезапно и напугал – девчонки взвизгнули, отскочили и сразу заругались:

– Сыч? С ума сошел! Чтоб ты...

И откровенным мужским матом, словно ледяной водой, окатили.

– Конфеты обещал – принес, – сказал Сыч. – Должок вернул.

– Какой должок? – Подруга завертела головой. – Как интересно!..

Рита походя взяла кулек и, даже не взглянув, потянула подругу прочь.

За эту неделю еще дважды бегал он к проходной, но больше не заговаривал при посторонних, провожал глазами и возвращался. Когда же пришел в третий раз, увидел, что перед воротами маячит еще один встречающий, военный в шинели без погон и с букетом цветов в руке. Сыч не обратил на него особого внимания – такие иногда торчали и возле фабрики, и возле общежития, но едва показалась Рита, как он бросился к ней, преподнес цветы, а она взяла его под руку и повела в сторону городского парка.

В первый миг ошалевший, Сыч встрепенулся и крадучись, не приближаясь, пошел за ними, ибо в тот миг ни о чем больше думать не мог. Рита и фронтовик погуляли по пустым дорожкам, затем съели мороженое и пошли в кино. Он дождался, когда закончится фильм, и, держась на расстоянии, проводил их до общежития. И тут они встали открыто, в круг света, и долго целовались, а Сыч жалел, что нет теперь пистолета и невозможно расстрелять фонари, дабы не видеть такого предательства.

И вот в субботу он взял с собой трех приятелей-фэзэошников и подался в Сычиное Гнездо. На сей раз танкисты приехали раньше девчонок, на гульбище играл баян, и пили не самогон, а чистый спирт, прямо тут же, на бревнах.

Сыча позвали в круг, налили немного в кружку.

– Давай с нами, Сыч! У нас сегодня праздник – вышел приказ о демобилизации! Мы и так год переслужили. Домой поедем!

Он выпил и не поморщился, и водой не запил, правда, губы заледенели. Потом пришли фабричные и начались танцы, какое-то особое, отчаянное веселье, а Сыч бродил поодаль от костра, в темноте, и ждал Риту. Она явилась с этим военным под ручку, как с мужем, и стала танцевать только с ним. Потом его позвали к себе танкисты, тоже налили спирту, завязался какой-то разговор, и Сыч тот час оказался рядом с Ритой.

– Пойдем поговорим? – И крепко взял за руку.

Она вырвалась. Сверкнула чернотой глаз.

– Чего надо?..

И в это время вспыхнула короткая, стремительная драка: схватились кавалер Риты и старшина-танкист. Били друг друга хлестко, сильно, умело, и никто по правилам не вмешивался. У танкиста вдруг горлом пошла кровь, верно, старая рана открылась. Он мазнул рукой, посмотрел на ладонь, затем выхватил пистолет и всадил в соперника три пули. Тот рухнул на землю, девчонки запоздало завизжали, кинулись врассыпную.

Танкисты же встали полукругом возле убитого, сняли пилотки, и тот, что стрелял, бросил пистолет, сплюнул кровь и попросил налить спирта...

Все это случилось осенью, а весной начались учения и танки разбили каменку в исходное состояние.

Вскоре Риту Жулину отправили учиться в Иваново, на курсы мастеров прядильного производства, и хотя Сыч знал об этом, но все равно ходил вечерами по городу, искал ее, стоял у проходной фабрики, когда кончалась ночная смена, или возле клуба, где зимой по выходным устраивали танцы. Иногда, увидев свет в окнах Риты, заходил домой, где его встречала только мать, поила чаем, беседовала и горьковато заключала, дескать, неровня она тебе по годам, мол, что же ты ходишь за ней как привороженный? Рита – девка взрослая, ей замуж давно пора, а тебе еще расти и учиться. Сыч все это выслушивал молча, как будто его не касалось, однако в следующий раз все равно заходил, потому что Рита обликом была очень похожа на мать.

Почти каждый день он писал письма в Иваново, но в ответ ничего не получал – оказалось, мать сговорилась с почтальонкой и не отдавала ему Ритины письма: они их вместе читали, а потом бросали в печку. А потом почтальонка разносила сплетни по всему городу.

Когда это выяснилось, Сыч, по сути, убежал из дома, сел «зайцем» в поезд и поехал в город невест – Иваново уже в ту пору так называли. На следующей станции его поймали контролеры и ссадили, так что дальше пришлось добираться на товарняках, в том числе и на крышах вагонов. Его сильно продуло, к тому же в глаз попал угольный шлак – составы тогда были еще на паровозной тяге, и в Иваново он приехал уже больной. Показываться в таком виде он не хотел, думал лишь поглядеть издалека, ибо всю дорогу мечтал появиться перед Ритой эдаким молодцем, в модной «москвичке», в белых бурках и кожаной шапке. Но Сыч ехал в фэзэошном суконном пальтишке и растоптанных солдатских валенках, скатанных на ельнинской фабрике, да еще простуженный, с распухшим красным глазом. Он затаился возле общежития и еще часа два мерз на ветру, прежде чем увидел ее, красивую, гордую, в плюшевой жакетке и, несмотря на холод, в чулках и высоких ботинках на каблучке. Увидел и не выдержал, окликнул:

– Рита!

Голос был больной, хриплый, перед глазами все двоилось от слез. Он даже не надеялся, что будет замечен или услышан, но Рита вдруг кинулась к нему, обняла и поцеловала в щеку.

– Сыч!.. Миленький Сыч! Ты откуда?

– К тебе приехал, – испытывая головокружение, проговорил он.

Тут она увидела его натертый глаз, больной вид и положила свою прохладную ладонь на пылающий лоб.

– Да ты весь горишь! Пойдем со мной!

И повела его в общежитие, мимо строгой тетки-вахтерши. Только бросила ей на ходу:

– Ко мне брат приехал.

Будь он в «москвичке» и бурках, эта тетка ни за что бы не пропустила, а так лишь проводила оценивающим взглядом и репликой:

– Раз брат – ладно...

В длинной комнате стояли шесть кроватей, и оставался лишь узкий проход между ними. На двух из них сидели веселые, краснощекие и совсем уже взрослые девицы в халатиках, и у каждой в руке было по бутылке вермута.

– Это мой брат, – представила им Рита. – Пока ехал – заболел... Раздевайся и ложись.

Сыч снял пальтишко, сбросил валенки и сел на Ритину койку, что была в углу возле умывальника. Голова кружилась, но больше не от температуры, а от этой теплой встречи и близости Риты.

– Нет, совсем раздевайся, – велела она. – И под одеяло.

Он послушно стащил фэзэошную гимнастерку, однако снимать брюки при девицах было неловко, а они бессовестно таращились на него и улыбались. И тогда Рита положила его на кровать, сама расстегнула пуговицы, сдернула штаны и укрыла одеялом.

– Сейчас молоко вскипячу!

Взяла кастрюльку, бутылку молока и вышла. Постель была мягкая и теплая, но Сыча начало колотить от озноба. Он сжался в комок, пытаясь согреться, и девицы заметили это, одна подсела рядом, пощупала голову.