Книга Кунст (не было кино). Роман с приложениями - Сергей Чихачев

У вас карличья постель. Маленькая. Смерть наверняка, как злобные большие хрипло лающие собаки, и как огромные рычащие пьяные дядьки, выбирает именно маленьких слабых карликов или их родителей. И не скрыться, потому что детские ноги скованы страхом так, словно они – взрослые и сидят на попе, и убежать нет никакой возможности.

У них ещё нет героизма в самом идиотском и самом высоком его значении. Они не знакомы с красивыми девушками или умными мужчинами, с мыслью о которых можно смелее переступить смертный порог. У них нет ипотечных страхов, долгов, больной печени и похмелья. Их грехи малы и грехами не являются.

Поэтому они боятся смерти гораздо сильней, чем старики, которые умирают в беспамятстве, лежачими. Эти старики самым мистическим образом превращаются в детей, лишённых страха. В сгорбленных от жизни карликов, не могущих ходить. Иногда они лишаются сознания – мозг милосердно выключает сам себя, – и тогда они следят, как маленькие, за солнечными зайчиками, бегущими по стенкам, они ловят губами руку, мимолётно приласкавшую их лицо. Они сосредоточенно берут что-то, до чего могут дотянуться – например, ваш локоть, и с умным видом смотрят на него и сквозь него. Этот взгляд одинаков для годовалого и стодвухгодовалого. И те, и другие ходят под себя…

Дитя, подчиняясь далёкому крику матери, а может быть, удовлетворив своё любопытство и заскучав, убежало. Исчезновение мальчика будто послужило сигналом к началу. Для меня дальнейшее произошло быстро и воспринималось яркими смазанными штрихами, как во сне. Пётр дал короткую (опять неслышную мне!) команду, жилистые скользнули под тент и показались оттуда с оружием. На перекрёстке переключился светофор, и оттуда, снизу, от старых измайловских профессорских домов, в редком потоке показалась машина. Я даже не успел различить её марку, но она точно была иностранная. Поток шёл не быстро, и метров за пятьдесят до нас машину легко догнала другая. Секунду-другую она «повисела», пристраиваясь слева и сзади, а потом плавным движением страшно и уверенно подтолкнула клиента к нам. Я стоял сбоку и чётко видел, как иномарка вильнула, пытаясь выровняться на влажном асфальте, не справилась и несильно влетела прямо в зад нашей «газели». Только сейчас мой взгляд выхватил необычайно мощный для этих доморощенных фургончиков задний брус. Раздался отвратительный для уха любого водителя звук – короткая смесь железного скрежета сминаемых полостей и скляночный шелест бьющегося стекла. Капот иномарки чуть вздыбился, двигатель заглох. К остановившемуся автомобилю подскочили жилистые; одним движением были разбиты окна; двое мужчин не остановились, а продолжали наносить туда, в разбитое стекло, удары прикладами. Пётр и чернявый буквально оторвали двери; щёлкнул выстрел, но кого он поразил, я так и не видел. Выстрел стал единственной звуковой доминантой на тот миг – ограбление происходило на тихом-претихом фоне где-то далеко бьющего колокола, отдалённых криков и визгов детей с площадки во дворе, и шарканья прохожих, не прекращающих выходить из магазина и входить в него. Я отупело переместился чуть левее, подсознательно желая заглянуть в машину, и в этот момент откуда-то из её нутра Пётр вырвал первую большую спортивную сумку, а за ней последовали ещё две. Поравнявшись с дверьми, я успел увидеть только темень внутри иномарки, и тело, полулежащее на заднем сиденье поверх колен помощника депутата, и полыхающие трусливым отчаянием глаза этого самого помощника. Тут, повинуясь короткому крику чернявого, я подхватил одну из тяжёлых сумок с деньгами и поволок её в «газель». Я забросил сумку внутрь и встал, не зная, что мне делать дальше, и чувствуя, как внутри нарастает дрожащим звоном тот самый адреналин, который является и страхом, и мандражом, и храбростью одновременно, в зависимости от человека.

И тут я увидел то, чего увидеть никак не ожидал. В двух метрах от меня стояла и пялилась на происходящее моя соседка по дому на Сиреневом, её фамилия была, кажется, Агафонова. Это была одна из тех премерзких бабищ, которых дьяволу иногда удаётся засунуть в наш и без того говённый мир. Толстая и приземистая, с вывороченными влажными губищами, эта хабалка пятидесяти с лишним лет от роду дала бы фору любому булгаковскому Шарикову, доведись им встретиться. Громким низким голосом Агафонова обливала дерьмом всех, кто попадался ей на пути, – соседей, детей, прохожих, продавщиц в магазинах и попутчиков в троллейбусах. Внутри неё кипела залитая при рождении клоачная субстанция жидкой ненависти. Как водится, мозг её давно отказался обслуживать эту душевную помойку: соседка Агафонова была непроходимо тупа. Не обращайте внимания, что я так некультурно упомянул о ее возрасте и стати. Я встречал таких же, но помоложе. Причём, что примечательно, подобным дьяволовым отродьем являются большей частью бабы. Мужика, если что, не зазорно и убить, а женщина-хабалка останется безнаказанной и, упиваясь собственным, растущим до небес визгом, истопчет вас.

Гражданка Агафонова, держа в руках клетчатую сумку, отупело глядела на сцену разбойного нападения. Меня она узнать не могла – в самом начале я натянул на лицо выданную мне чёрную вязаную шапочку с прорезями. Её рот уже начинал чуть иззявливаться в готовности к крику, и я сделал то, чего от себя никак не ждал. Со всего размаху я свистанул ей правой точно в толстые губы и подбородок. Я не могу объяснить, почему я это сделал. Я никогда не бил женщин, моя рука не касалась их лиц в ударе или пощёчине. Свои действия могу списать только на адреналин, который плескался в крови и всё-таки дотёк до русла «бей», а еще на мысленную жажду убийства Агафоновой, которой я, разумеется, пылал годами и которая вспыхивала ярко всякий раз после очередной стычки. Соседка, так и не выплюнув крик, сложилась на грязноватый асфальт. Её сумка отлетела на полметра. А я, увидев яростные зовущие жесты Петра и уже рванув к «газели», с недоумением почувствовал, как в душе разрастается торжество и я чувствую себя свободным от навязанной морали. Это чувство заглушило даже мандраж. Поэтому, когда я прыгнул под тент, жилистые руки втащили меня в отсек и «газель» неожиданно резво тронулась, криво и сильно забирая поперёк движения, я уже не боялся.

В отсеке трое напряжённо замерли; автоматы стояли у них между колен. Три большие тяжеленные сумки лежали на полу.

– Нормально ты её уебал, – отрывисто и на выдохе каркнул Пётр. – Правильно. Начала бы визжать. А так всё нормально.

Я не отрываясь смотрел на экран навигатора. «Газель» с невероятной скоростью летела по Сиреневому бульвару в сторону Черкизовского рынка, причём вот-вот должен был начаться односторонний отрезок, а машина и не думала тормозить.

– Там одностороннее, – выдохнул я.

– Не ссы, – подбодрил меня чернявый, потому что Пётр не удосужился отреагировать на реплику, – там мастер за рулём сидит.

Через полминуты я поблагодарил Бога за то, что не сижу в кабине и не смотрю на дорогу. Судя по навигатору, «газель», лавируя, пронеслась через односторонний отрезок (в ушах стояли десятки возмущённых гудков, от писклявых до басовитых), затем, не сбавляя скорости, а, наоборот, набирая её, кривой смертельной дугой вылетела на Щёлковское шоссе, каким-то чудом пересекла встречку и рванула к Преображенке. Слетев с моста, спятившая «газель» пролетела мимо наглухо стоящей в обратную сторону пробки, перестроилась, срезала по тротуару и нырнула на Халтуринскую. Нас бросало от стенке к стенке, потому что машина ушла во дворы и петляла так, что я потерял понимание того, где мы находимся, даже глядя на прыгающий экранчик навигатора. Через какое-то время всё стихло. Я было перевёл дух, но Пётр рывком открыл дверцу и все попрыгали из отсека наружу. Я выпрыгнул за ними. Мы находились в каком-то холодном ангарчике с высоченным потолком. Прямо напротив нас стоял инкассаторский броневичок жёлто-зелёного цвета; его боковая дверь была сдвинута назад и открыта. С пассажирского места из кабины «газели» выпрыгнул один из жилистых, который не вылезал оттуда даже во время ограбления. Он нырнул в отсек – в секунду оттуда были выброшены сумки, аптечки и рации. Чернявый со товарищи так же быстро забросили имущество в броневик.