Книга Loveушка для мужчин и женщин - Катерина Шпиллер

Скоро лето. Таня мечтала отдохнуть пару недель где-нибудь у моря, в Египте. Деньги на это отложила. Хотела, чтобы они поехали всей семьей. А потом решила, что лучше без Вити.

— Я так от него устала! Я знаю, о чем он будет думать и говорить на пляже. Вот, скажет, всю эту свободу передвижения по миру мы можем враз потерять, если выборы пройдут неудачно. Вот, скажет, Борька-сын, смотри на это море, на заграницу, может, видишь это все в последний раз. Борька начнет кукситься, а Витька заведется еще сильнее, себя изведет и нам покоя не даст. Кстати, я сама так болезненно реагирую на его подобные выступления именно потому, что допускаю реалистичность всех самых страшных прогнозов. И у моря на теплом песочке я не смогу расслабиться. Пусть лучше Витя здесь останется, пусть его соратники две недели у нас дома митингуют — они люди интеллигентные, вести себя умеют.

Изредка Таню посещают тревожные мысли о том, что вдруг Витя найдет женщину, которая, будучи его единомышленницей, полностью заслонит ее, Таню. Но потом быстро успокаивается: во-первых, два человека, зацикленных на одном, не смогут и дня провести вместе — это же невозможно выдержать! А во-вторых, в их с Витей жизни уже есть разлучница, самая сильная и коварная, — политика. Можно быть совершенно спокойной: ни одна женщина на планете не может увлечь его так, как эта шумная и наглая дама.

Он хороший человек, рассуждает Таня, и по-прежнему мне дорог, но он никак не возвращается с «баррикад». Что мне-то делать? Как объясню сыну, почему орала на папу, когда тот пытался что-то изменить в судьбе страны? С другой стороны, ну не наивно ли, в самом деле, полагать, что эти митинги и шествия, бесконечные разговоры смогут изменить хоть что-нибудь? В результате — ни нормальной семейной жизни, ни эффективной борьбы. Шел бы он тогда в политику, что ли, как в профессию? Таня хмурится, кусает губы и грустно вздыхает: «Может быть, я смирюсь с его политизированностью, если он будет за нее деньги получать? Господи, ведь в таком случае я стерва, предавшая и свою веру, и Витину. Нет, настоящая подруга жизни с нормальными человеческими убеждениями обязана быть рядом с мужем в его борьбе… Получается, верная и любящая жена должна патроны подавать?»

* * *

Разве не прелесть? Как я хохотала, перечитав недавно статью! И ведь помню, что и тогда, когда ее писала, уже немножко веселилась, а теперь…

Девяностые годы были перенасыщены политикой, от нее, на самом деле, некуда было деться, она проникала в нашу жизнь сквозь любую неплотно закрытую форточку. И, вроде, казалось, что по-другому и нельзя…

Да, для меня все началось всерьез в 91-м. В каком-то смысле я была этим самым придурочным Витей. К сожалению, нынче могу констатировать, что ваша покорная слуга, как и многие увлекшиеся тогда политикой, представляла собой типичный пикейный жилет. Классический — по Ильфу и Петрову. Без примесей. Нет, пожалуй, примесь была: истеричность. Потому что в то время испытывала страх — то самое чувство, которое приписала своему персонажу. Я боялась возврата социализма, боялась коммунистов во власти, боялась того образа жизни, от которого меня тошнило с детства. И страх этот был настолько силен, что однажды закончился серьезным нервным срывом.

Помните выборы 96-го? Тогда нас поставили как бы перед выбором: либо демократия с Ельциным, либо возврат коммунизма с Зюгановым. Все опросы показывали, что у Зюганова больше шансов… Меня буквально колотило от дурных предчувствий. За пару недель до выборов я как-то пошла в свой любимый продуктовый магазин. Точнее, потащилась, потому что даже ноги плохо носили, так как я уже давно пребывала в угнетенном состоянии. В политически угнетенном. Умора, правда? Но я слушала «Эхо Москвы» и смотрела тогдашнее НТВ, а нигде ничего страшнее в тот период не говорили и не показывали. Популярные американские фильмы ужасов стыдливо отошли на второй план, уступив авансцену «ужасам нашего городка». Что нам какой-то Фредди Крюгер, если постоянно идут разговоры уважаемых людей о перспективе голода и распределения хлеба по карточкам?

Так вот, подхожу я к магазину, а на входе… плакатик с портретом Зюганова и текстом: «Купи еду… в последний раз». Сначала я начала хохотать, а потом и сама не заметила, как мой смех перешел в плаксивое хлюпанье. Возможно, это и была последняя капля, после которой у меня случился нешуточный нервный срыв. Я каждый день плакала, потому что почти была уверена в том, что опять победит коммунизм. Мне было до отчаяния жалко мою дочечку, которая, увы, тоже узнает, что такое вечный дефицит, плохая одежда, хреновые лекарства, пионерия, комсомолия и так далее со всеми маразмами социалистического «рая». А я все еще не могла забыть о той эйфории, которая была у меня в 91-м.

С этого места поподробнее…

В тот август мы с дочерью жили на даче. У нас был плохонький телевизор и ужасный телевизионный сигнал. Тем не менее, этого было достаточно, чтобы я поняла случившееся 19-го августа. «Танец маленьких лебедей» скомандовал мне броситься к людям — соседям, которые уже вовсю обсуждали произошедшее, собравшись на стихийный митинг. А еще я сильно психовала, потому что знала: мой отец сидит на 11-м этаже здания издательства «Правда». Какова была роль прессы в той ситуации, думаю, объяснять не надо. Я понимала, что одними из первых под удар попадут именно журналисты.

Увидев меня с перекошенным от ужаса лицом, бегущую и хлопающую крыльями, то есть, руками, как перепуганная курица, одна из сердобольных соседок (а мы все были из журналистских семей) ринулась навстречу с криком:

Не волнуйтесь! Мы туда уже звонили — у них все в порядке! Они окружены танками.

Через пару часов приехал мой муж, чтобы забрать нас с дачи: ему это посоветовали, сказав, что, возможно, Москву «закроют», и неизвестно, на какой срок. Словом, к вечеру мы уже были дома в столице нашей родины — тогда еще Советского Союза.

На следующий день я, естественно, собралась… на баррикады.

Делать тебе нечего, — спокойно молвил супруг, у которого в связи с политическим кризисом случились каникулы на работе.

— Как? Ты не пойдешь? — я была обескуражена.

— И тебе не советую. На фига? Ерунда это все…

Я его слегка запрезирала и, разумеется, двинула к Белому дому. Что было там — не буду описывать, сотни раз уже описано, рассказано… Скажу только, что, несмотря на путч и страх, это было прекрасно! Сколько там собралось единомышленников, людей, жаждавших свободы, готовых стоять за нее до конца! Никогда прежде и никогда после я не испытывала кайфа от ощущения, что я люблю наш народ, что у нас есть гражданское общество, что мы, наконец, стали внутренне свободными, сильными и можем сделать нашу жизнь по-настоящему прекрасной. Ну, что вы хотите — молодая дурочка с иллюзиями в слабой голове.

Когда я вернулась домой, муж… строчил на швейной машинке — что-то делал со своими джинсами.

— Ну и чего? — не отрываясь от своего занятия, спросил он. А мне захотелось дать ему подзатыльник. Очень было соблазнительно: он сидел ко мне спиной, и его затылок так и манил… В общем, высказалась я весьма нелицеприятно в его адрес, приправив свою речь таким презрением, что ему явно стало лихо.