Книга Наш Витя - фрайер. Хождение за три моря и две жены - Инна Кошелева

— Да! — невольная боль прорвалась в этом возгласе.

— Мы долго думали тогда, не остановить ли тебя. Но отдали все на твой выбор.

Рав долго молчал, после продолжил:

— Нет ничего труднее, чем отказаться от своей женщины. Всё равно, что убить себя. Но ты сам решил: свобода и жизнь больше успеха, жизнь и ответственность больше любви. Прости…

Рав помолчал и добавил:

— Да, та сцепка… Между музыкой и безденежьем… Её больше нет.

— О чём ты?

— О том, над чем бились тогда каббалисты. С чего начиналось твоё путешествие. Безденежье перестало держать наручниками твоё ремесло, ты заметил? По тому, как наполняется шекелями твоя шапка?

— А… — безразлично потянул Витя. — Об этом… Я же сказал, что забыл.

Манечкино присутствие Витя ощутил во время игры как неудобство: что-то мешало. Она стояла почти за спиной, невидимая. Подошла к нему, когда все разошлись:

— Собирайся. Дети ждут. Сашка пирог испекла.

Будто они расстались всего часа два назад, и он не прожил в прошедшие месяцы какую-то иную, неведомую ей жизнь. Он попытался возразить:

— Соня Эйнштейн… Звери…

— Сонька сама мне позвонила. После того как её кинул этот придурок, в ней прорезалось нечто человеческое.

И Витя понял, что вернуться можно сейчас или никогда. Только так и никак по-другому.

Пенелопа забирала своего Одиссея.

В машине Маня говорила не переставая. Что за манера у этих женщин «заговаривать» самые тяжкие проблемы? Вот так же другая по дороге из Кливленда в Нью-Йорк не могла, не хотела остановиться. Сейчас замолчит Манечка и… Нет, ещё про свою новую пианистку, которую он никогда не видел:

— Представляешь, на отчётном концерте я ей киваю, мол, начинай аккомпанемент, а она хоть бы хны. Ученик на нерве. Фальстарт… Второй раз — срыв. Ни гу-гу. Я подошла, а она… спит. Да ещё похрапывает! Я ей: «Как можно, Фаина Самойловна? Над клавиатурой? Ведь это Шопен!» А Фаина: «Когда я не ем, то сплю». Задница со стула свисает, в дверь не проходит.

— Нет у неё других радостей, может, ей скучно жить, — откликнулся Витя.

И Манечка, наконец, замолкла. Значит, перейдёт к главному. Так и есть, спросила:

— Что это было с тобой?

Теперь молчал Витя.

— Очень сильно?

— Да.

Помолчала Манечка, вздохнула всей грудью:

— Ничего, переживём-перезимуем…

Дома был полный порядок. Дети учились и подрабатывали. Долги пали почти до нуля. Вите было готово место в музшколе, и добрых три десятка учеников приходили на частные уроки к нему и к Манечке по будням. Однажды Манечка, проводившая детей на занятия и зубрившая с утра пораньше иврит, оторвалась от чашки кофе, подняла на него свои голубые влажные глаза:

— Я не нужна тебе? Не нужна совсем?

— Нужна, очень нужна, — положил он руку на мягкое родное плечо. И Манечка, повернув голову, эту руку поцеловала…

— Знаешь, сегодня я сон видел, — сказал Витя. — Будто живу в другом браке.

— С ней?

— Нет. Не эротический сон, не про это. Течёт себе семейная жизнь, понимаешь? И в доме чужая женщина. И всё как положено, но в какой-то миг вдруг навалилась на меня тоска тоскливая. Хочу, чтобы здесь была ты. Я ищу тебя и знаю, что тебя нет, а есть кто-то…

— А дети были наши или чужие? — спросила Манька.

— Да, наши, наши, конечно. Какие ещё могут быть дети? Но это ничего не меняло…

И всё вернулось на свои места…

И только иногда… Во время школьных каникул, или на исходе субботы, или в особенно грустный и неудачный день Витя звонит Соне Эйнштейн и приезжает к питомнику. Стулья рядами, ящик для шекелей, экскурсионные автобусы…

Он бросает в толпу всё новые и новые пригоршни нот. Полнозвучные, они рвутся вверх, как воздушные шары. Свобода касается музыканта своим лёгким крылом, несёт за океан и дальше — от земли, туда, где нет ни низа, ни верха, ни прошлого, ни будущего.

Говорят, на концерте один раз поздней весной видели высокую американку с внешностью топ-модели. Она постояла в отдалении и села за руль красной спортивной машины «Феррари», не дождавшись конца программы. Говорят, сам Зубин Мета на днях долго слушал Витю и дал ему свою визитку. Говорят, это равно приглашению на работу в Израильский филармонический. Говорят, иногда музыканта после концерта забирает рыжебородый рав с белозубой улыбкой и солнечными искрами в карих глазах. Но чаще всего, говорят, если концерты продолжаются больше недели, появляется ещё одна женщина (по описанию очень похожая на Манечку). Она увозит кларнетиста на своей «Субаре».