Книга Передышка - Примо Леви

Я вспомнил эпизод с вареными яйцами, и мне открылся новый смысл в его возмущенных, полных вызова словах: «Да ты назови мне хоть один товар, которым я в своей жизни не торговал!» Нет, женщина мне была не нужна, во всяком случае, в этом смысле. Еще немного поболтав, мы расстались. Подхваченный вихрем безумного контрданса с его сходящимися и расходящимися фигурами, увлекшего в пляс старушку Европу, я с тех пор никогда больше не встречал маэстро Грека и ничего о нем не слышал.

Курицетта

Сборный пункт, где я чудом встретился с Мордо Нахумом, назывался Слуцк. Тот, у кого найдется подробная карта Советского Союза, сможет, проявив терпение, обнаружить городок с этим названием в Белоруссии, в ста километрах к югу от Минска. Но если Слуцк на картах значится, то деревня Старые Дороги — место нашего следующего пребывания — не нанесена ни на одну географическую карту.

В июле 1945 года в Слуцке собралось десять тысяч человек. Здесь были мужчины, женщины и немалое количество детей; католики, иудеи, православные и мусульмане; белые, желтые и черные (несколько негров в американской форме); немцы, поляки, французы, греки, голландцы, итальянцы и представители еще многих национальностей, а также немцы, выдававшие себя за австрийцев, австрийцы, называвшие себя швейцарцами, русские, утверждавшие, что они итальянцы; плюс один гермафродит и выделявшийся среди оборванной толпы один мадьярский генерал в парадной форме — расфуфыренный, скандальный и глупый, как петух.

В Слуцке было хорошо. Погода стояла жаркая, даже слишком жаркая, спали прямо на земле; подработать, правда, было негде, так что все ели одно и то же. Впрочем, на кухню никто не жаловался: русские передоверили ее самим обитателям лагеря и там по неделе несли дежурство представители наиболее многочисленных национальностей. Ели в просторном светлом и чистом помещении за столами на восемь человек. Без смен, без списков, без очередей. Стоило сесть за стол, добровольные работники кухни уже несли тебе какое-нибудь диковинное блюдо, хлеб и чай. Во время нашего недолгого пребывания в лагере дежурили венгры. Они до отвала кормили нас переваренными и переслащенными макаронами с петрушкой и гуляшом, от которого все горело во рту. Верные своим национальным обычаям, они организовали цыганский оркестр из шести местных музыкантов, одетых в вельветовые штаны и кожаные вышитые жилетки. Важные, потные музыканты для начала исполняли гимны — советский, венгерский и Хатикву[27](в честь большой группы венгерских евреев), после чего переходили к фривольному чардашу и играли его без остановки до тех пор, пока последний едок не покидал свое место.

Ограждение вокруг лагеря отсутствовало. В центре, ограниченная ровными рядами полуразрушенных одноэтажных и двухэтажных зданий, находилась просторная, заросшая травой четырехугольная площадь (в прошлом, видимо, военный плац). Площадь никогда не пустовала: под жгучим солнцем жаркого русского лета на ней спали, давили вшей, чинили одежду, варили что-то на кострах; более активные играли в мяч или в кегли. Посреди площади красовалась огромная деревянная квадратная постройка с тремя расположенными по одной линии входами. Над каждым входом суриком были небрежно намалеваны русские слова: «Мужская», «Женская», «Офицерская». Это была уборная нашего лагеря и одновременно его главная достопримечательность. Внутри — настил из тонких прогибающихся досок с сотней квадратных отверстий (десять рядов по десять отверстий в каждом) — гигантская, в духе Рабле, пифагорейская таблица. Вопреки надписям, разделяющим посетителей на три пола, помещение на отсеки не разгорожено. Возможно, первоначально перегородки существовали, но потом исчезли.

Русская администрация лагеря никак себя не проявляла, впрочем, этим она и была хороша. Если бы не ежедневные обеды в столовой, можно было бы предположить, что ее вовсе не существует.

В Слуцке мы провели десять дней, похожих один на другой, без интересных встреч и событий, а потому не оставивших в памяти следа. Как-то мы решили выйти за пределы лагеря, чтобы набрать в поле разных трав. Прошагав полчаса, мы очутились посреди безбрежной, как море, равнины, откуда до самого горизонта не было видно ни единого дерева, холма или дома, которые могли бы служить ориентиром. У нас, итальянцев, привыкших видеть на горизонте горы или холмы, а на равнине многочисленные знаки присутствия человека, бескрайние русские просторы вызывали головокружение, наполняли сердце острой тоской. Потом мы сварили настой из собранных трав, но он нам не понравился.

Под крышей одного из помещений я нашел учебник по акушерству на немецком языке — два увесистых тома с прекрасными цветными иллюстрациями. А поскольку книги — моя слабость и я за долгие месяцы изголодался по печатному слову, то проводил время за чтением, открывая учебник наугад, или дремал на солнце в некошеной траве.

Однажды утром по лагерю с молниеносной быстротой разнеслась новость: мы покидаем Слуцк, отправляемся пешком за семьдесят километров отсюда в Старые Дороги, в лагерь для итальянцев. Немцы в подобном случае обклеили бы стены крупно отпечатанными объявлениями на двух языках с указанием часа отбытия, требуемой экипировки и плана маршрута, а также с угрозой смертной казни за попытку уклонения. Русские же все пустили на самотек — организацию похода и сам поход.

Новость вызвала немалый переполох. За десять дней мы успели привыкнуть к жизни в Слуцке, а самое главное, к странной, но обильной здешней еде, которую никому не хотелось менять неизвестно на что. Кроме того, семьдесят километров — это слишком; никто из нас не был физически готов к такому длинному переходу, да и обувь у большинства была малоподходящей. Мы тщетно пытались добиться у русского командования более подробной информации, но нам удалось лишь узнать, что отправка назначена на утро двадцатого июля, и окончательно убедиться, что русское командование в полном смысле слова — пустое место.

Утром двадцатого июля мы собрались толпой на площади, точно многочисленный цыганский табор. В последний момент выяснилось, что между Слуцком и Старыми Дорогами существует железнодорожная ветка, но поездом едут только женщины с детьми, как обычно, блатные и те, кто похитрей. Впрочем, чтобы перехитрить русскую бюрократию, распоряжавшуюся нашими судьбами, большого ума не требовалось, правда, тогда не все еще это понимали.

В десять дали приказ к отправке, но тут же отменили. Это повторялось не один раз, в результате мы вышли в двенадцать на пустой желудок.

Слуцк и Старые Дороги находятся на шоссе, соединяющем Москву с Варшавой, но после войны оно оказалось в плачевном состоянии: обе грунтовые обочины изрыты лошадиными копытами, а центральная, некогда заасфальтированная, полоса повреждена взрывами и гусеницами настолько, что мало чем отличалась от обочин. Шоссе проходило по широкой равнине, почти свободной от населенных пунктов, поэтому оно было абсолютно прямым. Между Слуцком и Старыми Дорогами нам встретился только один поворот, да и тот был едва заметен.

Мы вышли из Слуцка в приподнятом настроении: погода стояла великолепная, мы успели за десять дней отъесться, нас манила перспектива пройтись пешком по земле этой легендарной страны, увидеть своими глазами болота Припяти. Но очень скоро наш энтузиазм улетучился.