Книга Портмоне из элефанта - Григорий Ряжский

— Ну их на хуй с этими деньгами, — искренне жаловался Витька Алику. — Никак на этой работе по Стендалю не получается. Не для русского это человека. Брошу я это все, пожалуй…

Алик смеялся, но почему-то верил. Он знал — не было в Витькиных словах притворства. Просто Витька был такой…

От него он сейчас и возвращался, получив в подарок клавиатуру с русским алфавитом.

— Может, чего про местную жизнь пропишешь, — напутствовал его друг детства. — А то им стихи твои здесь — ни в п…ду, ни в Красную армию…

Собственно говоря, облом по линии поэзии, которой Алик занимался профессионально как себя помнил, начался гораздо раньше — с той самой минуты, когда все вдруг стало можно, и сотни книжек в ярких обложках заполонили прилавки многочисленных торговых точек по всей России. Книжки эти с регулярным продолжением и миллионными тиражами живописали жизнь бандитов и проституток, убийц и политиков, предлагали астрологически рассчитанные варианты жизни, смерти и успеха, а также, заодно, — похудания и омоложения вкупе с разнообразными способами секса, как традиционного, так и всех прочих. Честно говоря, и до этой самой вакханалии Алика печатали, в общем, не очень, если не сказать, вообще кое-как. В общем, пространства для изящных рифм ему не осталось на Родине совершенно.

«Там я хоть буду писать в стол по понятным причинам… — ухмыльнулся он сам себе перед отъездом. — Просто и без затей — для всего человечества разом. А может, еще и грант какой-никакой выбью…»

Он продолжал ехать на юг, к себе, в даунтаун, где в течение последнего года снимал крохотную студию. На севере, в русском районе, за такое же жилье он мог бы платить чувствительно меньше, тем самым экономя прилично денег. Но жить среди русских Алик не желал совершенно.

— Уехал — значит, уехал, — говорил он Витьке. — Считай, отрубил… Людей моего круга здесь все равно не найти, а от харьковских и одесских — тошнит. Особенно в русских магазинах… Ну не хочу я жрать их «Бородинский» с селедкой и чесночную колбасу коляской!

Витька реагировал добродушно:

— Ну, не ты первый, не ты последний. Все так думают поначалу. А потом потихонечку… Полегонечку… И в магазинчик русский, и селедочку… и «Бородинский», и газетку русскую, а кто побогаче — тарелочку на спутник, в православном направлении…

Алик упрямо не соглашался:

— Понимаешь, Вить, когда я вижу толстую тетку в кримплене, с рожей — вчера из Бердичева, которая кричит на весь магазин детям: Мищя-а-а, Джорджи-и-и-к! Му-у-в! Му-у-в! — мне ужасно стыдно и противно становится, как будто я в чем-то нехорошем замечен. И заметь, — я, а не она…

— Ну, это хороший признак, — невозмутимо отвечал Витька, прихлебывая по Стендалю. — Это значит, ты не совсем еще потерян для иммиграции. Ты еще, стало быть, в поиске…

Он закурил «беломорину», регулярно присылаемую сердобольной родней из Москвы, и продолжил:

— Тут есть история посерьезней твоих рефлексий — русские, что наезжают в последнее время, не хотят жить в эмигрантском районе по другой причине — не из-за родного языка, хоть и исковерканного, а конкретно — из-за евреев. Понимаешь, русские теперь по правам на выезд сравнялись с евреями и хотят продолжать не любить их здесь, как не любили и там. Они как бы своей эмиграцией на законном основании заслужили такое право, и многие его используют. Не афишируя, конечно…

— Но это же… — растерянно протянул Алик.

— Вот именно, — раздумчиво произнес Витька.

— Но тогда же получается… — тихо сказал Алик.

— В том-то и дело, — вздохнул Витька.

Зажегся красный свет, и Алик плавно притормозил у светофора. Он въезжал в Северный Йорк. В это время через улицу неровно двинулись пешеходы. Впереди вышагивала толстенная канадка в коротких, в обтяжку, шортах. В приподнятой правой руке она держала огромную порцию мороженого с тремя разноцветными шарами. Близоруко вглядываясь в шары, она ухитрялась поочередно отхватывать от каждого не меньше трети за раз. В другой руке у нее болтался бумажный пакет из «Бургер Кинг». Алик проглотил слюну и почему-то подумал: «Без комплексов… Культуры у них все ж маловато, но зато цивилизации — до хуя…» Далее, вслед за канадкой, держа друг друга за руки, шла влюбленная пара — молодые китаец с китаянкой. Он смотрел на нее своими узкими влюбленными глазами, и она что-то говорила ему — тихо и с нежностью во взгляде. Алик невольно улыбнулся. Последним улицу переходил пожилой еврей в широкополой черной шляпе и с курчавыми, развевающимися по ветру пейсами. Слева под мышкой у него торчала толстая книга, правой же рукой он держал за руку мальчика лет восьми с маленькой черной кипой на голове. Дедушка что-то говорил мальчику, и тот внимательно слушал, кивая головой… «Тору, наверное, толкует… — подумал Алик. — Еще одним раввином на свете больше будет. В общем, п…ц, приехали, здравствуй, дедушка!» — перефразировал он старый анекдот.

Зажегся зеленый свет, и Алик тронулся с места. Внезапно мотор его старенького «Понтиака» подозрительно чихнул и заглох. Алик бросил взгляд на приборную доску и обомлел — бензин был на устойчивом нуле. Сигнальная лампочка перегорела уже давно, и каждый раз он забывал ее сменить, да и не хотел, честно говоря, — «Понтиак» был уже не жилец. Он крутанул ключ зажигания. Машина завелась, и он тронулся. Справа на перекрестке он обнаружил заправочную станцию. «Господи, дотяни меня до бензина!» — на полном серьезе произнес он мысленно.

Отношения с господином Богом у Алика были непростые. Он, то есть Господи мой Боже, зеленоглазый мой, как поэтический персонаж, занимал полноценное место в Аликовых рифмосплетениях. Что же касалось применения его в прикладном, бытовом, что ли, смысле — здесь дела обстояли не так однозначно. О том, какой из богов покровительствовал ему, Алик никогда не задумывался.

— Пусть делят меня, как хотят, — говорил он Витьке. — Вон в Древней Греции, как удобно, сколько богов и богинь было, на каждый случай предусмотрено: хочешь справедливости — Фемида тебе, спать захотел — Эрато…

— Надо жить не по вере, — не соглашался с ним программный аналитик. — Мы все равно до конца, как положено, не расставим.

— А как ты предлагаешь? — пытался уточнить Алик.

— Очень просто, — отвечал Витька, — по совести… Жить надо по совести… Это почти то же самое, но гораздо понятней. — Он затягивался «беломориной» и мечтательно говорил: — Был бы помоложе да поталантливей — программу бы написал…

В этот момент Алику непонятно было — говорил это Витька в шутку или всерьез…

«Понтиак» окончательно остановился, не дотянув до заправки двух метров с небольшим. Алик вытянул заправочный пистолет — до устья бензобака не хватало буквально полметра. Он поставил передачу на нейтралку и неловко толкнул «Понтиак» вперед. Старая колымага посопротивлялась и не сдалась…

— Тугеза! Ай хелп ю… — Сзади к нему подошел русоволосый мужчина лет под пятьдесят в темно-синем комбинезоне и уперся вместе с Аликом в багажник. Машина скрипнула несмазанной телегой и подалась вперед на нужное расстояние.