Книга Похождения скверной девчонки - Марио Варгас Льоса

— Ты, надеюсь, не забыл, что мне всегда нравилось, пай-мальчик? — наконец прошептала она.

И, не дожидаясь ответа, поудобнее улеглась на спину, раздвинула ноги и одновременно прикрыла глаза правым локтем. Я почувствовал, как она начала отдаляться от меня, от отеля «Рассел», от Лондона, добиваясь полной концентрации. Я не знал ни одной женщины, способной вот так сосредоточиться на наслаждении. Но ее наслаждение было одиноким, личным, эгоистичным. Я работал языком, пил ее соки, целовал, покусывал крошечный бугорок, потом почувствовал влагу, потом — содрогание. Ей понадобилось много времени, чтобы достичь цели. И меня приводили в дивное возбуждение ее хриплое мурлыканье, ее колыхания, ее растворение в водовороте страсти — пока долгий стон не сотряс маленькое тело с головы до ног. «Ну же, ну!» — прошептала она из последних сил. Я проник в нее легко и так крепко обнял, что она очнулась от апатии, в которую погрузил ее оргазм. Она жалобно стонала, извивалась, пытаясь высвободиться, и причитала:

— Ты меня раздавишь.

Прижав губы к ее губам, я стал молить:

— Хотя бы раз в жизни скажи, что любишь меня, скверная девчонка. Пусть это неправда, но ты скажи. Я хочу узнать, как это звучит, услышать хотя бы один-единственный раз.

Потом, когда мы голые лежали рядом на желтом покрывале под грозными взорами монгольских воинов и разговаривали, а я ласкал ее груди, талию, и целовал едва заметный шрам, и гладил ровный живот, и прижимал ухо к пупку, чтобы услышать глухие шумы ее тела, я спросил, почему она все-таки не снизошла до маленькой лжи. Почему? Ведь она наверняка много раз говорила это многим мужчинам.

— Именно поэтому, — ответила она не задумываясь и без всякой жалости. — Я никогда не говорила: «Я тебя люблю», если и вправду чувствовала что-то похожее на любовь. Никому. Когда надо было солгать — да, говорила. Потому что я никогда никого не любила, Рикардито. Я всегда всем лгала. Думаю, единственный мужчина, которому я ни разу не соврала в постели, это ты.

— Подумать только! В твоих устах это звучит как самое настоящее объяснение в любви.

Потом я спросил, неужели теперь, выйдя замуж за богатого и влиятельного человека, она наконец добилась того, к чему так стремилась?

Легкая тень упала на ее взор, и голос потускнел.

— И да и нет. Я обеспечена и могу купить все, что душе угодно, но ведь мне приходится жить в Ньюмаркете и тратить жизнь на разговоры о лошадях.

Она произнесла это с тоской, которая, казалось, поднимается откуда-то из самой глубины. И тут она совершенно неожиданно разоткровенничалась, словно больше не могла таить в себе досаду и обиду. Она ненавидит лошадей всеми фибрами своей души, ненавидит всех нынешних знакомых и приятелей по Ньюмаркету — хозяев конюшен, тренеров, жокеев, служащих, грумов, их собак и кошек — всех, кто так или иначе связан с лошадьми, с этими проклятыми уродами, которые к тому же являются единственной темой для разговоров, единственной заботой ужасных людей, ныне ее окружающих. Не только на ипподромах, на тренировочных площадках и в конюшнях, но и на званых приемах, свадьбах, днях рождения или во время случайных встреч жители Ньюмаркета говорят о болезнях, победах или проигрышах четвероногих. Это отравляет ей существование — покою нет ни днем, ни даже ночью, потому что в последнее время ей стали сниться кошмары про ньюмаркетских лошадей. И хотя вслух она этого не произнесла, но легко было догадаться, что лютая ненависть к ньюмаркетским лошадям распространяется и на мистера Дэвида Ричардсона. Он, правда, проявив сочувствие к тоске и депрессиям жены, вот уже несколько месяцев как разрешил ей ездить в Лондон — город, который обитатели Ньюмаркета презирают и в который глаз не кажут, — записаться на курсы истории искусств при «Кристи» и «Сотби», а также брать уроки по составлению букетов в Камдене, и даже заниматься йогой и медитацией в ашраме в Челси, что немного отвлекает ее и помогает лечить психологические травмы, связанные с лошадьми.

— Неужели? — рискнул пошутить я, с большим удовольствием выслушав ее жалобы. — Неужели ты наконец поняла, что счастье не только в деньгах? Значит, я могу надеяться, что ты вот-вот бросишь своего мистера Ричардсона и выйдешь замуж за меня? Париж ведь, как тебе известно, куда веселей, чем лошадиный ад в графстве Суффолк.

Но ей было не до шуток. Досада на Нью-маркет оказалась гораздо серьезнее, чем мне поначалу представилось. Ни один вечер — из многих проведенных вместе за два эти года в разных номерах отеля «Рассел», так что под конец мне чудилось, будто все здешние комнаты я знаю как свои пять пальцев, — не прошел без того, чтобы скверная девчонка не изливала мне свои печали, громко кляня лошадей и обитателей Ньюмаркета, чья жизнь рисовалась ей однообразной, тупой и вообще самой идиотской на свете. Но почему, если она чувствует себя настолько несчастной, не порвать с этой жизнью, не положить ей конец? Не развестись с мистером Дэвидом Ричардсоном, за которого она вышла, вне всякого сомнения, отнюдь не по любви?

— Я боюсь заводить с ним речь о разводе, — призналась она как-то раз. — Потому что не знаю, чем это для меня кончится.

— Ничего с тобой не случится. Ты ведь вышла за него как положено — вполне законно? Да? Здесь люди разводятся без всяких проблем.

— Понимаешь, — начала она объяснять, зайдя в своих откровениях чуть дальше обычного, — мы поженились в Гибралтаре, и я не вполне уверена, что и в Англии наш брак считается полноценным. Не могу сообразить, как мне получше это разузнать — тайком от Дэвида, само собой разумеется. Ты плохо знаешь богатых людей, пай-мальчик. И совсем не знаешь Дэвида. Чтобы жениться на мне, он развелся с первой женой, и его адвокаты сумели оставить ее буквально с пустыми руками, считай что выкинули на улицу. Я для себя такого не желаю. В его распоряжении лучшие юристы, огромные связи. А я здесь, в Англии, — никто, и даже меньше, чем никто, просто shit.[67]

Я так и не сумел дознаться, где она познакомилась с Дэвидом Ричардсоном, как завязался их роман и как ее забросило из Парижа в Ньюмаркет. Она явно просчиталась, вообразив, что завоевать такого мужчину значит завоевать ту безграничную свободу, которая связывается для нее с деньгами. Но счастья она не обрела. Мало того, сразу было видно, что куда счастливее она была в роли жены французского чиновника, которого зачем-то бросила. Когда во время одной из наших встреч она сама завела речь про Робера Арну и потребовала, чтобы я во всех подробностях описал нашу с ним беседу, состоявшуюся за ужином в ресторане, я выложил все, ничего не утаив, даже то, как у ее бывшего мужа глаза наполнились слезами, когда он сообщил, что жена сбежала со всеми его сбережениями, снятыми с их общего счета в швейцарском банке.

— Видишь, он настоящий француз — больше всего сокрушается о своих деньгах, — заметила она, проявив совершенное безразличие к страданиям месье Арну. — Его сбережения! Жалкая мелочь, которой мне едва хватило на год жизни. А ведь он использовал меня, чтобы тайком вывозить деньги из Франции. И не только его собственные, но и деньги друзей-приятелей. Да меня запросто могли схватить, могли бросить в тюрьму… К тому же он оказался скупердяем, а хуже этого нет ничего на свете.