Книга Гардемарины. Канцлер - Нина Соротокина

— Почему здесь жить нельзя? — спросил он терпеливо.

— Здесь слишком много воды. Нева такая широкая, такая холодная. Улицы так прямы. Их строили по линейке. Человек не может быть счастлив в таком… в таком… геометрическом мире.

— А почему он, собственно, так уж должен быть счастлив, — проворчал Никита, а сам подумал: «Ого! Девица знакома с математикой. Ей бы не в России жить, а в Англии. Там бы она могла вступить в замечательный женский клуб „Синий чулок“».

— А разве не должен? — пролепетала Мелитриса. Хорошо, что в темноте она не видела его улыбки, губы сами раздвигались, смешная девица.

— Страдания облагораживают душу, — сказал он тоном строгого гувернера. — Чего вы еще боитесь?

— Страдания? — серьезно переспросила она. — А?.. — в руках ее немедленно появился платок, и раздалось знакомое шмыганье носом.

Кажется, это были не слезы, Никита мог не опасаться, что опять задел больное место. Кажется, это был просто насморк, откашлявшись, вытерла нос и сказала чопорно:

— Милость государыни привела меня в Санкт-Петербург. Я буду фрейлиной при дворе Их Величества. Можете ли вы объяснить, в чем будут состоять мои обязанности?

— Нет, — чистосердечно сознался Никита.

— А где я буду жить? — она опять схватилась за платок. — Я не нанималась во фрейлины. Я не хочу.

— Успокойтесь, — он осторожно коснулся ее плеча, оно немедленно встало колом. — Жить вы будете во дворце, подчиняясь строгому регламенту. Фрейлина — это должность. Вы будете на жаловании.

— Мне будут платить? И сколько? — быстро спросила Мелитриса.

— Не знаю, — Никита рассмеялся, какой практичный цветок, уж не из чертополохов ли он.

— А как опекун, вы меня будете навещать?

— Но я еще не ваш опекун.

Мелитриса глубоко вздохнула и, кажется, рассмеялась. Следующий вопрос ее был опять помесью детской непосредственности и взрослого кокетства.

— Вам очки мои не нравятся, да? Мне они самой не нравятся, но я чудовищно близорука. Очки папенька заказал мне в Германии. Это его причуда. Существует поверье, что если очки носить с детства, то зрение может поправиться. Наивно, да? Глаза — от Бога, какими дал тебе их Господь, с такими и жить.

— Я думаю, при дворе вам придется отказаться от очков, — в словах Никиты прозвучали отеческие нотки. — Это не принято. Государыня сама их никогда не носит, хотя, говорят, зрение ее ослабло. Вы можете заказать лорнет. Но фрейлине лорнирование не пристало. И еще… Я скажу моему камердинеру Гавриле. Он вам выведет это, — он указал на руку девушки, и она сразу поняла, что он говорит про бородавки.

— Я думала, вы не заметили, — она быстро сунула руку под себя, то есть села на них. — А я смогу вам писать?

— Пожалуйста. Только о чем?

На этом разговор кончился, потому что Мелитриса неожиданно цепко схватила его за руку и вслушалась. Ночная тишина родила какое-то кудахтанье, отдаленно напоминающее человеческую речь, а через мгновенье и сама обладательница странных звуков появилась у освещенного подъезда.

— Ах, она меня с ума сведет, — прошептала Мелитриса, с ненавистью глядя на Лидию Сильвестровну. — Уж лучше во фрейлины, чем рядом с этим цербером. Я вас не видела, князь. И мы ни о чем не говорили, — она вскочила на ноги, одной рукой подхватила конец черного плаща, другой подобрала юбку и бросилась к крыльцу.

Лидия Сильвестровна меж тем отыскала дверной молоток и принялась методично колотить в дверь, причитая на одной ноте: «На помощь! На помощь!»

Изумленный Никита остался сидеть на скамейке, наблюдая за тем, как Мелитриса, подбежав, вцепилась в Лидию Сильвестровну и потащила ее за собой к флигелю. Старая дама не сопротивлялась, но вопила теперь в полный голос. Никита рассмеялся. Странными созданиями наградила его судьба.

На следующий день утром в парадной карете князь Оленев сопровождал своих дам, они направлялись в Царское Село. Погода с утра стояла отличная, в ярко-голубом небе ни облачка, осень уже ставила свои отметины, там и сям появились желтые листья, вся природа была тиха, торжественна. Кажется, ничего в этот день не предвещало неприятностей, но, видно, неспроста случился град на прошлой неделе. Дворец — все окружение государыни, жители Царского Села, а потом и Петербурга были потрясены известием о внезапной болезни Елизаветы.

Дело было так. В честь праздника Рождества Богородицы Елизавета Петровна пошла к обедне пешком. Близкие, хорошо знающие ее, видели, что каждый шаг дается ей с трудом, однако народ — и горожан, и крестьянства собралось великое множество — оценил ее поступь как торжественную и вполне приличествующую празднику.

Служба началась. Но не прошло и получасу, как государыне стало плохо. Трудно сказать, почему она не прибегла к помощи Мавры Егоровны или любой статс-дамы, может быть, не захотела нарушать службы, а скорее всего просто не успела. Когда задыхаешься, главное схватить глоток свежего воздуха. Придворные не сразу заметили отсутствие государыни. Из-за живости своего характера она никогда не могла достоять службу до конца на одном месте и все время ходила по церкви, то в левом приделе помолится, то в правом.

Елизавета вышла из церкви, спустилась по маленькой лестнице, держась за стену, прошла к зеленой лужайке и здесь, на виду всего народа, упала бездыханной.

Люди онемели. Елизавета лежала без движения, глаза закатились, полная, скованная браслетом рука откинулась в сторону, из сомкнутого рта бежала тоненькая струйка крови. Упади вот так, на виду у всех, простой человек, ему была бы оказана немедленная помощь. Но подойти к умершей императрице — кто осмелится на это? Наконец, чье-то женское сердце не выдержало, одна из прихожанок выбежала из толпы, покрыла лицо Елизаветы простым льняным платком. А тут и придворные опомнились, побежали из церкви искать императрицу.

Карета с Никитой и дамами появилась как раз в тот момент, когда у тела бесчувственной Елизаветы уже стоял на коленях хирург Фуазье и делал приготовления к пусканию крови. Народ отошел на приличное расстояние, но издали было видно, как из руки прямо на траву полилась струйкой черная кровь. По толпе пробежал вздох, похожий на взрыв.

После кровопускания Елизавета не очнулась. С великими предосторожностями тяжелое тело государыни перенесли на принесенную из дворца кушетку, кто-то раздвинул ширму, и под ее прикрытием Елизавету понесли во дворец. Среди взволнованных и испуганных лиц мелькнул профиль Ивана Ивановича. Никита не решился к нему подойти.

— Мне она понравилась, — прошептала Мелитриса.

— Кто?

— Государыня. Она такая красивая и такая несчастная.

— Как ты можешь говорить такое? Бессердечная! — Лидия Сильвестровна не могла скрыть своего негодования.

— Вы ошибаетесь! Она не умерла. Это просто обморок. Я буду служить ей верой и правдой.

На Мелитрису оглядывались. Кого-то занимали ее очки, кто-то удивлялся ее словам, произнесенным громко и без утайки. Петербург знал, что любителями судачить о здоровье государыни интересуется Тайная канцелярия. Верноподданным подобает только благоговеть, а судачить могут только провинциалы и дурочки.