Книга У чужих берегов - Георгий Лосьев

Когда секретарь райкома ушел, Дьяконов сказал:

– Не ново. Враг всегда перекрашивается.

Но судья Иванов возразил:

– Ново то, что нам впервые сейчас об этом рассказали. Считаю полезным... А, следователь?

– Рабочий класс пришел в деревню, – заметил я, – вот это ново. Вот это интересно. Мы тут уже, чего греха таить, стали думать штампами: если лишен избирательных прав – кулак. А он не лишен, быть может, а кулак... Вот в чем главное... Помните процесс «середняка» Томилова?..

Судили тогда вместе с прямыми поджигателями организатора пожара маслозавода в селе Воскресенском – хилого шестидесятилетнего старичка, подслеповатого и убогого. Осанистый адвокат из «бывших», воздев длань, вопиял: «У нас нет никакого основания причислять моего подзащитного к кулакам! В обвинительном заключении написано, что мой подзащитный имел пять батраков. Это тенденциозность следователя и несомненное попустительство прокурора! Помилуйте, какие это батраки?! Иван и Петр – усыновлены. Мария и Фекла – их невесты, следовательно, тоже члены семьи, живущие в доме моего подзащитного, а пятнадцатилетний Николай – дальний родственник. О каких батраках может идти речь? Тем более, что и в райземотделе мой подзащитный числится “крепким середняком”, а не кулаком. Вот справка, прошу ее приобщить к делу...»

Вспоминая теперь установленную тогда каким-то мудрецом тонкую градацию – «маломощный середняк», просто – «середняк» и «крепкий середняк», я думаю: «Ох, и трудно же было разобраться в этих социальных “нюансах”!..»

Но как ни сбивали с толку партуполномоченных по коллективизации «социологи» из земотделов, началось наступление на кулака...

Бурлит село... Скачут по проселкам нарочные с донесениями деревень и обратно – нарочные РИКа: пылят райкомовские тарантасы; тянутся на глухие заимки кулацкие подводы, увозя «в ухоронку» неправедно нажитое добро; едут на ссыпные пункты обозники с зерном «твердозаданцев»...

С вечера до утра заседают в РИКе, и всю ночь горит лампа-молния в кабинете нового секретаря райкома, двадцатитысячника Лыкова.

Я сдружился с Лыковым. Выяснилось, что он – бывший матрос. И я бывший матрос. Иногда Семен Александрович ночью заходит ко мне на квартиру. Делает несколько «рейсов» по комнате...

– Дай чего-нибудь пожевать, следователь... Забыл, что не завтракал и не ужинал...

Поев, Лыков говорит, зевая:

– Ну, пойдем...

– Как пойдем? Я вздремнуть хочу! И ты ложись вон на ту койку.

– Некогда... Я тебе, народный, еще десяток бумажек подбросил...

– Ух и въедливый ты, Александрыч! Первый раз такого секретаря встречаю!..

Мы идем к Лыкову.

На его столе грудками лежат бумаги. Одну из грудок он подвигает мне.

– Твои... прочитай сейчас...

Подавляющее большинство – жалобы твердозаданцев на «беззаконные» действия бедноты и сельсоветов, а кому же и следить за «попранной» законностью, как не юстиции!

Письмо священника.

«Церковь отделена от государства, – пишет смиренный иерей, державший батрака и батрачку и засевавший огромную площадь земли, – укажите закон, по которому можно меня облагать. Буду жаловаться товарищу Калинину».

– Ну, что скажешь, наркомюст? Мне про него рассказывали – великий законник! Голой рукой не возьмешь! И вправду: церковь отделена!

– Церковь отделена, а батюшка-то нет. Не отделен. Подданный РСФСР... Вот если бы французский или, скажем, немецкий. А то наш.

– А если его того – на высылку?

– Это уж решайте сами с общественностью.

– А юридически?

– Вполне. А политически? Наша деревня напитана религией, как губка... Это тебе не Питер. Да и там, ты сам рассказывал, приходится тралить осторожно...

– Читай дальше.

«Я красный партизан и имею орден. Мне дали государственную ссуду на обзаведение скотом. По какому праву меня зачислили в кулаки?»

– А с этим как? Я проверил: кулачина по всей форме! Мельник, крупорушечник, каждый год – сезонные батраки! Вы его тут подкармливали... И вообще – перерожденец! Я с ним лично говорил. Прямая сволочь! А кто виноват? Мы виноваты!

– Не мы, а правоуклонисты! Косыхи всякие! Еще и еще поговорить! Попытаться убедить, чтобы выполнил твердое задание и все хозяйство сдал в колхоз.

– А если бесполезно?

– Лишить избирательных прав. После лишения отобрать орден по суду.

– Вероятно, так и сделаем...

Большие восьмигранные часы с французской надписью на циферблате «Ле руа. Пари» бьют четыре раза. Глаза мои слипаются. Я забираю стопку писем и встаю.

– Хоть на бюро ставь – больше не могу! Которая ночь!

– Хлипкий вы народ. Распустились в деревне! – тихонько смеется Лыков. – Иди сюда: смотри.

Он открывает дверь в соседнюю комнату, стараясь не скрипеть.

В комнате разостланы несколько тулупов и вповалку спят какие-то люди.

– Рукавишников, – шепчет Лыков, – Афиногенов, Моторин... Я им дал два часа тридцать минут. А домой не пустил... Знаешь что? Давай-ка и ты... приляг здесь, а? Как в подвахте или в караульном помещении... Не хочешь? Слабак!

Потом, притворив дверь и перейдя в свой кабинет, говорит уже громко:

– Время-то какое, следователь! В сто тысяч лет один раз такое время бывает! Вот пройдут годы, и будущие парткомы, будущие коммунисты – люди большой образованности и душевности – зачтут нам эти ночи во славу и бессмертие!

В его словах нет патетики. Он угрюмо смотрит в черный прямоугольник окна... С окон сняты занавески и шторы. Лыков распорядился. Не любит. Уважает, чтобы побольше солнца, воздуха.

– Значит, идешь к себе?

И безразличным тоном бросает вслед:

– Ровно в восемь – бюро...

По темному двору райкома шагает милиционер с винтовкой наперевес.

И у дома райисполкома – милиционер с винтовкой наперевес.

А на крыльце РАО сидит сам Шаркунов.

– Не спится, Василий?

– Кой черт не спится?! Спать хочу – как из ружья! Вот и вышел проветриться... Сейчас должен участковый из Тихоновки подъехать.

Мой стол тоже завален корреспонденцией. Игорь спит на полу камеры в роскошной позе гоголевского запорожца. Смит-вессон вынут из кобуры и засунут под пояс гимнастерки. Подходи и бери. Я подошел и взял.

Игорь вскочил ошалело.

– М-ма...

– Маму?

– Да нет! – конфузится мой секретарь. – Будто я... будто вы... на охоте и я...

– Пойди к колодцу и умойся... На, спрячь свою пушку.