Книга Затмение - Джон Бэнвилл

Он откинулся на стуле, немедленно отозвавшимся негодующим скрипом, скосил глаза в дальний угол, где, не потревоженная светом горящей свечи, царила темнота. Лили тоже подняла голову и смотрела на отца, чуть приоткрыв рот и кривя губы; напрасно она так делает, сразу становится похожей на слабоумную.

— Не помню, — наконец отозвался Квирк. — Что-то про ребенка.

— Ребенка?..

— Он умер. И мать тоже. Должно быть, из тех, которые здесь, ну, понимаете, снимали комнату…

Он посмотрел на меня, кивнул на девочку и едва заметно мигнул.

— Он хочет сказать, — вмешалась Лили с подчеркнутой иронией, — что та женщина забеременела. Я, понятное дело, не знаю, откуда появляются дети.

Квирк сделал вид, что ничего не слышал.

— В старых домах вроде этого всегда происходят всякие там странности — примирительно произнес он. — Хожу семеркой.

Жизнь; жизнь это вечная неожиданность. Стоит подумать, что ты к ней приноровился, вызубрил роль назубок, кому-то из состава придет в голову сымпровизировать, и хорошо продуманный ритм спектакля нарушен, все летит к чертям. Сегодня нежданно-негаданно появилась Лидия.

— Интересно, как я могла предупредить, что приеду, если ты, судя по всему, решил сломать телефон? — отрезала она.

В тот момент я сидел в своей норе и делал заметки. Я еще не рассказал об этой маленькой комнатке, укрытии, убежище для одинокого сердца? Она расположена в задней части дома: надо подняться по трем высоким бетонным ступенькам, затем пройти через низенькую вытянутую аркой зеленую дверь, почему-то заставляющую вспомнить о монастырской келье. Думаю, комнату соорудили уже после того, как дом закончили, очевидно как место для прислуги, chambre de bonne, хотя замысел строителя понять трудно — любая горничная, которую здесь поселят, непременно должна быть карлицей. Только в самом центре помещения можно выпрямиться в полный рост, потому что потолок с одной стороны круто опускается почти до пола. Похоже на палатку, шатер или чердак в большом кукольном доме. Я поставил сюда маленький бамбуковый стол, за которым удобно работать, и стул с плетеным сидением, раньше стоявший в буфетной. В стене напротив двери, у моего локтя, прорезано маленькое квадратное окошко, из которого виден солнечный уголок сада. Снаружи, прямо под стеклом, пышно распустилась старая герань, и когда солнечные лучи падают на нее под определенным углом, листья моей записной книжки заливает розовый цвет. Утром я забираюсь сюда, как в водолазный колокол, наглухо закрывшись от всяческих Квирков, и размышляю, грежу, вспоминаю, время от времени заношу в дневник пару строчек, шальную мысль, сон. В стиле этих заметок ясно различимо тяготение к риторике, очевидно, неизбежное зло, имея в виду мои актерские навыки, и все же частенько я ловлю себя на том, что, записывая фразу, произношу ее с выражением, словно стараясь угодить давно знакомому благодарному слушателю. С тех пор, как я выяснил, что в доме обитает семейство Квирков, я проводил в моем убежище все больше и больше времени. Я чувствую себя счастливым, или по крайней мере счастливейшим из обитателей этой закрытой от мира гробницы, в середине неподвижного моря своего естества.

Моя жена вообще разносторонне одаренная личность. Она служила надежным щитом от тех пращей, стрел, и даже ядер, которые большой мир под напором яростной судьбы метал в наш маленький совместный мирок. Видели бы вы, как в вечер премьеры модные критики съеживались на глазах, увидев стремительно надвигающуюся на них Лидию, вооруженную сигаретой и бокалом вина. Однако она не самым лучшим образом справляется с эмоциональными трудностями. Думаю, в свое время папа проявлял излишнюю снисходительность к дочери, и в результате она на всю жизнь сохранила убеждение, что рядом всегда будет эдакий «глава семьи», чтобы вместо нее возиться с нежданными проблемами супружества и неотвратимыми неприятностями, которые они несут. Дело вовсе не в том, что она боится не справиться; как я уже говорил, она гораздо более дееспособна, чем ваш покорный слуга, когда речь заходит о бытовых, и любых «земных» вопросах. Просто моя жена отличается поистине королевским убеждением, что не пристало ей расходовать по пустякам драгоценный запас энергии, который она заботливо сохраняет ради общего блага на тот гипотетический черный день, когда придет настоящая беда, ее призовут, и тут она явится, наш семейный паладин, под развевающимся вымпелом, в кольчуге и шлеме с пышным плюмажем. Когда, отгороженный от остального мира зеленой дверью, я услышал ее голос, то на мгновение запаниковал, словно стал вдруг беглецом, скрывающимся за прозрачной стеной, а она — главой вездесущей тайной полиции. Я отважился выбраться из своей норы и обнаружил Лидию в холле. Она вышагивала по полу в гневном возбуждении. Лидия облачилась в черные гетры и ярко-красную блузу, доходящую до бедер, в таком наряде казалась неуклюжей и неприятно располневшей. Когда она сердится, в голосе прорезаются высокие истерично-плаксивые нотки.

— О Господи, ну где ты пропадал? — воскликнула она, как только меня увидела. — Кто эта девочка? И что здесь происходит?

За ее спиной в коридоре, босая, сутулилась Лили в своем неправильном платьице, и с образцово-угрюмым видом жевала огромный кусок жвачки. На смену паники пришло ледяное спокойствие. Я обладаю даром, если, конечно, можно так назвать мой особый талант, разом заглушать в себе даже самое сильное волнение, лихорадящее кровь или мозги. Бывают, — то есть, разумеется, бывали, — вечера, когда я, готовясь выйти на сцену, дрожа, прижимался к кулисам, весь взмокнув от дикого страха, а через мгновение появлялся перед публикой, безупречно владея собой, без малейшей ошибки или дрожи в голосе бросая в зрительный зал громыхающие фразы. В такие моменты кажется, будто я плыву, удерживаемый на поверхности каким-то плотным текучим веществом, Мертвым морем чувств. Окутанный почти приятным ощущением эмоциональной отстраненности от происходящего, я смотрел теперь на Лидию снисходительно-спокойным, любопытствующим взглядом. Заметил, что до сих пор сжимаю авторучку, нацелив ее словно пистолет, и едва не рассмеялся. Лидия замерла с задранной и склоненной набок головой, как встревоженный дрозд, не отрывая от меня глаз, на лице ее застыла ошеломленно-недоуменная гримаса.

— Это Лили, — сказал я бодрым тоном. — Наша домоправительница.

Такое объяснение даже мне показалось нелепым.

— Наша кто? — пронзительно, по-птичьи вскрикнула Лидия. — Ты что, совсем сошел с ума?

— Лили, это миссис Клив.

Девочка ничего не сказала и не двинулась с места, только переменила ногу, выпятив другое бедро, продолжая ритмично жевать. Лидия все так же сверлила меня удивленно-сердитым взглядом, откинувшись слегка, словно страхуясь на случай, если я кинусь на нее с кулаками.

— Посмотри на себя; на кого ты стал похож, — сказала она изумленно-брезгливо. — Это что, борода?

— Лили обо мне заботится, — отозвался я. — То есть, о доме. Она явилась весьма кстати. Я уже собирался попросить монахинь из монастыря напротив одолжить нам пару сироток. — На сей раз я позволил себе испустить легкий смешок, звук, успевший стать для меня непривычным. — Одел бы моих Жюстину и Жюльетту в штанишки до колен и напудренные парики.