Книга Цветок Америки - Жеральд Мессадье

Между тем Людовик XI распространял порочащие мальчика слухи. Тот родился, когда его отцу исполнился семьдесят один год. Скажите на милость, неужто старый герцог отличался такой пылкостью? Следовательно, настоящий отец ребенка — конюх. Трудно переоценить роль конюхов в легендах о королях.

Банкиры в те времена считались самыми осведомленными людьми, что, впрочем, продлится недолго. По роду занятий им приходилось выведывать, как говорится, всю подноготную своих клиентов. Поэтому Жозеф де л'Эстуаль уже через несколько месяцев рассказал Жанне обо всех этих ужасах. После его смерти Деодат взял на себя миссию поставщика новостей — точно так же, как унаследовал прочие дела своего отчима и дяди. Жанна радовалась, что живет в Страсбурге: нет, этот город населен не святыми, но оказаться вдали от мерзостей — большое утешение. Она свою долю уже получила.

Печатник Франсуа де Бовуа был тоже в курсе всех королевских шалостей, ибо он с большим успехом продавал анонимный роман под названием «Жан Парижанин», где рассказывалось о женитьбе Анны Бретонской и покойного Карла VIII, случившейся при весьма живописных обстоятельствах.

Первый встречный понял бы, что юноша, с которым обошлись так, как с молодым герцогом Орлеанским, отнюдь не питает нежных чувств к Валуа. Действительно, он начал мстить, едва представилась возможность. Его мучитель Людовик XI еще не сгнил в своей могиле в Сен-Дени, как молодой герцог Орлеанский с помощью Франциска II герцога Бретонского затеял заговор с целью освободить короля Карла VIII от тирании старшей сестры Анны де Боже, которая была законной опекуншей своего несовершеннолетнего брата. Но Людовик Орлеанский не так уж ошибался на ее счет: она ненавидела его — угадайте почему.

С точки зрения семейной, дело выглядело очень сложным: король являлся шурином своего дяди Людовика Орлеанского, официальной супругой которого стала его родная сестра. Шутка Слепой распутницы, дамы Фортуны, состояла еще и в том, что Людовик Орлеанский в действительности приходился кузеном своему мучителю, так как Карл VII почти наверняка родился от столь же пылкой, сколь незаконной связи коронованной распутницы Изабеллы Баварской с герцогом Орлеанским. Таким образом, отец Людовика XI на самом деле был бастардом Орлеанским, сводным братом Карла Орлеанского!

Когда ситуация обострилась, эти династические хитросплетения стали интересовать народ и всю Европу. Франциск Бретонский, союзник Людовика, недовольный притязаниями короля Карла на его герцогство, воззвал о помощи к императору Максимилиану и заключил с ним союз. Тот не имел никакого отношения к делу, однако объявил Франции войну: классическая иллюстрация семейной свары, когда за поддержкой обращаются к соседу-головорезу, который в итоге задает трепку всем и поджигает дом, чтобы впредь неповадно было. Именно так вели себя и воровские шайки на главном парижском рынке.

Чтобы противостоять австрийской угрозе, Карл VIII вынужден был набрать войско. Поскольку солдаты стоили дорого, пришлось увеличить налоги. Торговцы ответили на это ростом цен на продукты. Народ стал роптать. Ибо свары принцев всегда ведут к оскудению мужицкой похлебки.

Можно представить себе отношение простого люда к этим политическим завихрениям, из-за которых все неизбежно дорожает.

Когда король разбил себе голову о дверную притолоку в Амбуазском замке, народ, как легко догадаться, не впал в чрезмерную скорбь.

Когда же на трон взошел его преемник, никто не испытал и чрезмерной радости. Все, что умели делать властители, — это посылать на смерть молодых парней, увеличивать налоги и разорять фермы.

Однажды вечером Жанна разговорилась на эту тему с Францем Эккартом.

— Что же, эти короли Богом прокляты? Или на трон вступают одни слабоумные? — спросила она.

Он засмеялся.

— Некоторым образом любой король проклят, — ответил он. — Начнем с того, что в жилах у них зачастую течет скверная кровь. Ведь принцы и принцессы почти всегда женятся между собой, по политическим мотивам. Им даже в голову не приходит взять в жены крестьянку или горожанку, которая, однако же, принесла бы крепкое и здоровое потомство. Вот почему их дети умирают так рано. Семя, от которого они произошли, лишено силы, это просто какая-то жалкая бурда.

Сравнение заставило Жанну фыркнуть. Она вдруг вспомнила тощего Карла VII, единственного короля, с которым ей довелось встречаться лично. Он был зачат старым герцогом Орлеанским, которого распутная жизнь к тому времени превратила в изношенную тряпку. Она не без самодовольства подумала, что ее дети крепостью своей обязаны ее крестьянскому здоровью.

— Пока принц молод и носит титул дофина, — продолжал Франц Эккарт, — отец всегда смотрит на него с подозрением, видя в нем будущего соперника и — мысль невыносимая — наследника трона. Поэтому он преследует его и пытается сделать из него раба или каплуна. Он слишком рано преподает ему самый отвратительный в мире урок — сильнейший всегда прав. Придворные, отлученные от милостей царствующего монарха, стараются втереться в доверие к дофину и нашептывают ему, что сильнейшим станет он, как только получит корону. Эти низкие заискивания усиливают злобу отца, а сыну прививают привычку к лести и создают у него иллюзию, будто он сумеет управлять лучше. Результат неизбежен: сын затевает заговор, чтобы отнять корону у отца. Враждебность перерастает в ненависть. И престолонаследие становится школой отцеубийства.

Жанна подумала о заговорах дофина Людовика против Карла VII, в которых был замешан ее брат Дени.

— Но как же получается, что принцы, едва взойдя на трон, совершают столько ошибок? — спросил она. — Вспомни нелепую попытку покойного короля завоевать Неаполитанское королевство…

— Представь себе, Жанна, характер мальчика, который провел детство и юность в ненависти и страхе. Он ежечасно грезит о смерти ненавистного отца, не ведает ни любви, ни дружбы, никогда не играет в мяч, не бегает по лесу. Он знает: все, что ему суждено получить, будет им куплено. Ибо королю никогда ничего не дают просто так, ему все продают. Он растет одиноким, мечтая дорваться до власти и никому не доверяя. Вступив на трон, он проникается чувством собственного всемогущества — ему кажется, будто он владеет не только королевством, но и миром. И ни один голос не может пробиться к его сердцу. Он глух и часто слеп. Ему нужно все больше завоеваний, чтобы утолить снедающую его страсть.

— Значит, он сумасшедший.

Франц Эккарт кивнул:

— Он еще и пленник в клетке. Никому не пожелаю быть сыном короля.

Взгляд его омрачился. Жанне даже показалось, что он борется с подступившими слезами. Еще больше удивило ее, что последнюю фразу Франц Эккарт произнес каким-то особенным тоном. Казалось, будто он говорит о самом себе. Она сказала ему об этом.

Он ответил не сразу, по-прежнему поглощенный своими, по всей видимости, невеселыми, мыслями.

— Мой отец — сын короля. Почти короля. Героя.

В зале повисло, словно пелена тумана, долгое молчание.

— Почти полвека назад в Венгрии жил полководец Янош Хуньяди.[19]Это был валах из Трансильвании, рослый и красивый. Он успешно воевал с турками и изгнал их из Смедерева. Чтобы отблагодарить, король Альберт Второй назначил его баном, то есть губернатором, провинции Сёрень. Опасная честь: эта провинция постоянно подвергалась нападениям турок. Он заставил их отступить. Для мадьяров Хуньяди — национальный герой.