Книга Тайные дневники Шарлотты Бронте - Сири Джеймс

— Должна же быть в тебе искра честолюбия! — Я тоже встала и пошла за сестрой и Кипером в дом. — Разве ты не хочешь увидеть свои труды напечатанными?

— Не хочу.

— Зачем же ты старательно записываешь их в тетрадь?

— Чтобы сохранить и после перечитывать. Одной!

— Они заслуживают… они требуют публикации!

— Никогда! — отрезала Эмили, взбегая по лестнице.

Кипер следовал за ней по пятам. Через несколько секунд дверь ее спальни захлопнулась.

На следующее утро меня разбудил звук выдвигаемого ящика. Открыв глаза, я увидела, как стройная туманная фигура в белом одеянии что-то вынимает из комода. Я села и нашарила очки. Туманная фигура немедленно сгустилась и оказалась Анной. Заметив, что я проснулась, сестра подошла к кровати и неуверенно опустилась рядом, что-то прижимая к груди.

— Что это, Анна?

— Стихотворения Эмили доставили тебе столько удовольствия, — тихо промолвила сестра. — Я подумала, может, тебе будет интересно взглянуть на мои.

Она протянула две тетради размером и обложкой как у Эмили.

Я с удивлением взяла предложенное сокровище и заглянула внутрь.

— Как давно ты сочиняешь стихи?

— Много лет: все время, проведенное в Торп-Грин, и задолго до того. Я исписала еще три тетради.

— Почему ты молчала?

— Я, как Эмили, считала, что это личное, предназначенное только для моих глаз. Но ты обмолвилась, что ее стихи должны быть опубликованы, и я невольно задумалась… наверное, мне всегда было любопытно… обладают ли мои стихи хоть какими-то достоинствами. Ты не могла бы прочесть их и выразить свое мнение?

Тронутая ее скромностью и обрадованная ее готовностью поделиться, я немедленно прочла стихотворения сестры. Я провела над ними весь день и была удивлена и потрясена тем, что нашла. Я нежно любила Анну, а потому не могла судить непредвзято, и все же сочла, что ее произведения также обладают прелестным и искренним пафосом. Пусть не такие блестящие, как у Эмили, они тоже заслуживали публикации.

Размышляя над тем, что сестры втайне создавали столь великолепную поэзию, я внезапно испытала прилив возбуждения с привкусом стыда. Когда-то я тоже сочиняла стихи; они были похоронены в потрепанных коробках в моем бюро вместе с бессчетными рассказами и повестями. Почти всю жизнь я находила в творчестве величайшую радость и утешение, то был мой способ поделиться счастьем и облегчить страдания. Я давно хотела увидеть свои труды напечатанными, но не представляла, как воплотить эту мечту. А с тех пор как Анна вернулась домой в июне, я не написала ни единой строчки.

Но теперь честолюбие разгорелось во мне с новой силой — отчаянная жажда, которую я стремилась утолить. Я дождалась вечера, когда мы с сестрами остались в столовой одни. Я вязала чулки, Анна шила платье из серого травчатого шелка, перекрашенного в Китли, Эмили гладила.

— Анна показала мне свои стихотворения, — небрежно обронила я, не сводя глаз с вязания. — Они весьма хороши.

— Знаю, — отозвалась Эмили, ловко гладя ночную рубашку горячим утюгом.

— Несколько лет назад я и сама сочиняла стихи, — добавила я.

— Я читала стихи Шарлотты, — сообщила Анна. — Они прелестны.

— Мои труды не идут ни в какое сравнение с вашими, — заметила я. — Но мне пришло в голову, что мы втроем могли бы издать небольшой сборник.

Эмили презрительно фыркнула.

— Неужели это никогда не закончится?

— Разве мы с раннего детства не лелеяли мечту однажды опубликоваться?

— Я лелеяла, — подтвердила Анна.

Щеки Эмили залил предательский румянец, но она поджала губы и ответила:

— Нет.

— Мы отказались от мечты много лет назад, когда столкнулись с необходимостью зарабатывать на жизнь. Но теперь мы снова дома. Давайте попробуем объединить мечту и необходимость! Если мы выберем свои лучшие стихотворения, уверена, они составят весьма увесистый томик, который мы сможем продать за хорошую цену.

— Это попросту смешно, — отрезала Эмили. — Мои лучшие стихотворения — о Гондале. Читатели сочтут их бессмыслицей.

— Ничего подобного. Это универсальные произведения, как по форме, так и по содержанию. Тебе надо только озаглавить их и чуть-чуть изменить текст… возможно, изменить пару имен. Тогда их поймет кто угодно.

— Верно, — согласилась Анна.

Накануне она убедила Эмили позволить ей прочесть гондальскую тетрадь и была потрясена не меньше меня.

— Сомневаюсь, что нам удастся извлечь прибыль из поэтического сборника, — упиралась Эмили. — Вы просто желаете потешить свое тщеславие. Почему вы не можете писать только для себя, как прежде? Откуда эта внезапная жажда славы?

— Мне не нужна слава, — возразила я. — Если честно, мне нет дела, увижу ли я свое имя на обложке. Поэзией — вот чем я хочу поделиться, не только своей, но и вашей.

— Почему? — удивилась Эмили.

Я поняла, что ни разу не задавалась подобным вопросом.

— Наверное, потому что всю жизнь читала и восхищалась чужим творчеством. Много лет я испытывала потребность в сочинительстве и теперь намерена выяснить, как сказала сегодня утром Анна, обладают ли мои стихи хоть какими-то достоинствами.

— Выходит, ты нуждаешься в одобрении большого мира? — поддела меня Эмили. — Тебе важно, сочтут ли незнакомые люди наши сочинения достойными?

— Да.

Тут и Анна заявила, что разделяет мое стремление.

— У меня дух захватывает при мысли, — рассуждала я, — что люди, с которыми мы никогда не встречались, будут читать строки, сотканные нашим воображением, что через крошечные чернильные отметины на бумаге наши собственные идеи и образы перетекут в их мысли. Если при этом они испытают хотя бы малую долю того удовольствия, какое испытывала я во время работы, это станет для меня великой наградой.

В глазах Эмили мелькнуло одобрение; я понимала, что в глубине души она ощущает то же, что и я, но не может признаться. Хорошо бы раздуть из этой искры пламя!

— А если людям не понравятся наши работы? Ты думала об этом? — спросила Эмили. — Что, если они высмеют твои лучшие творения и назовут тебя идиоткой? Что тогда ты почувствуешь?

— Если я соглашусь с их оценкой, — вмешалась Анна, — то смиренно приму новый опыт и постараюсь исправиться. Если не соглашусь, то решу, что они не поняли моих творений, и тогда какое мне дело до их слов?

— Проще говорить, чем делать. — Эмили нахмурилась. — Критики могут быть грубыми и жестокими. Полагаю, не один достойный автор подвергся унижению дурных отзывов. На мой взгляд, это особенно тяжело для женщин. Судя по тому, что я читала, к их творчеству относятся с большим предубеждением.

— Мне тоже так кажется, — кивнула я. — Порой критики в своих рецензиях используют пол или личность в качестве упрека… или лести, не являющейся правдой.