Книга За нами Москва! - Иван Кошкин

— Я бы, пожалуй, полз к тягачу.

Берестов, как всегда, ухитрился подобраться совершенно неслышно.

— От него вон к тем воронкам, а дальше, кажется, идет ход сообщения. — Он повернулся к Медведеву и устало ухмыльнулся: — Я, конечно, не настаиваю, просто у меня хороший опыт таких прогулок на пузе.

— Да, наверное.

Вообще говоря, старшина не то чтобы не любил командира первого взвода, а, скорее, относился к нему настороженно. Берестов был для него чужим, человеком из другого мира, здесь не было пресловутой классовой ненависти, скорее осознание того, что этот немолодой крепкий мужик происходит из той, старой, уже неимоверно далекой России. Но при всем при том Медведев не мог не признать, что из всей их роты старший сержант был лучшим и самым опытным бойцом.

— Странно как, Андрей Васильевич, — сказал старшина, передавая бинокль бывшему белогвардейцу, — вроде фронт — и такая тишина…

— Признаться, мне тоже как-то не по себе. — Берестов внимательно разглядывал ничейную полосу. — От тягача забирайте влево, там несколько воронок и кустики какие-то, измочаленные, правда… Да, о тишине. С Германской не люблю такого затишья. Сидя в окопе, войну не выиграешь. Хотя, конечно, солдату спокойней, когда он засел в свою ямку и никто его в атаку не гонит.

Медведев хмыкнул:

— Ну, вы прямо как по Боевому Уставу излагаете, Андрей Васильевич.

— А почему нет? — пожал плечами старший сержант. — В этом отношении Устав написан удивительно толково. Ну вот что, Денис. Иди-ка ты спать, тебе ночью силы понадобятся, в четыре часа я тебя разбужу. Ты уже решил, кого возьмешь с собой?

Старшина кивнул. Он был старше по званию, но ни на секунду не удивился, что лейтенант назначил дежурным именно Берестова. Никакого ущемления для себя Медведев здесь не видел — Андрей Васильевич был волк старый и опытный.

— Ну, раз решил — иди и отдыхай, мне все равно не спится.

Медведев уснул на месте, и старший сержант двинулся в обход ложбины. Рота спала, пользуясь краткой минутой отдыха на этом клочке русской земли между двумя узлами немецкой обороны. Проверив часовых, Берестов вернулся к танкам. Пленный немец сидел, прижавшись спиной к тележке шасси, и круглыми от ужаса глазами следил за Шумовым. Огромный красноармеец устроился прямо напротив гитлеровца и задумчиво строгал трофейным штыком какую-то палочку. В размеренном движении блестящего лезвия было что-то жуткое, и, судя по стружке, палочка была далеко не первой. Старший сержант вздохнул — это была еще одна проблема, которую следовало решать немедленно.

— Подвинься, Ваня, — сказал бывший белогвардеец и уселся рядом с гигантом.

Шумов молча убрал штык в чехол и вопросительно посмотрел на комвзвода–1.

— Идет война, Ваня, — начал Берестов, глядя куда-то мимо немца, — страшная война. И мы должны быть жестокими. Здесь не место чистоплюям. Но есть жестокость, а есть… Есть лютость. Это такое старинное русское слово, знаешь, бывает «лютый зверь», а бывает лютый человек. У тебя есть дети?

— Трое, — спокойно ответил рабочий.

— Вот видишь. — Старший сержант помолчал, подбирая слова. — Не надо становиться лютым, Ваня, ведь ты к ним еще вернешься. Давай будем просто жестокими. Они, — он кивнул на пленного, — они пусть мучают, а мы не будем. Хорошо?

Шумов до хруста сжал кулаки, вытер внезапно вспотевший лоб.

— Как Валя Холмов погиб, — хрипло сказал он, — что-то у меня как перевернулось. Мы с ним… Ну вроде как подружились, пока в лагере были. Мы же соседи, оказывается, почти. Были. У него дома жена беременная. Он книгу писал, про этих… Про древние народы. Все рассказывал, как он их язык разгадывал, по надписям, ну у нас на камнях в степи есть.

Трясущимися руками он расстегнул ворот гимнастерки.

— Я — что. Таких, как я, — улица и переулок И все равно помирать не хочется. А он… — Шумов помотал головой. — Не знаю уж, как рассказать. Если бы не война, он бы книгу написал, и не одну. А теперь? А как Копылов про раненых рассказал… Не могу я, Андрей Васильевич, душит меня, как увижу их — и душит. А убью — и вроде легче. Наверное, это неправильно.

Берестов успокаивающе похлопал здоровяка по руке.

— Все нормально, Ваня, все уже, в этом деле главное — выговориться. Убивать их нам еще не переубивать, — он вздохнул, — а вот голову нужно иметь холодную, иначе он тебя убьет, а не ты его. Так что ложись-ка ты, мил-человек, спать, охолони немного. А немца я сам посторожу.

— Есть!

Рядовой Шумов грузно поднялся, подхватил винтовку и ушел на другой конец лощины.

— Этак вы меня совсем работы лишите, — ворчливо донеслось из-за танка.

— Что, тоже не спится? — усмехнулся Берестов.

Гольдберг вышел из-за танка и уселся рядом с бывшим белогвардейцем.

— Не спится. Возраст, наверное, сказывается. — Он потянулся и кивнул на немца: — И этот, бедненький, все никак не уснет. — Он хихикнул. — После шумовской колыбельной кому угодно спать не захочется. Да. Должен вас за Ивана поблагодарить, это, вообще-то, моя обязанность…

— Всегда пожалуйста. — Берестов покосился на комиссара, доставшего из кармана портсигар. — А вот курить здесь не следует, неизвестно, куда дым снесет. Береженого Бог бережет.

— Извиняюсь.

— Валентин Иосифович, можно вопрос? — Старший сержант потер обросший щетиной подбородок. — Откровенный?

— Ну… — Гольдберг пожал плечами: — Давайте.

— Что вы имели в виду, когда сказали, что повидали больше, чем хотелось бы? Ваш орден… Вы состоите в партии с 1917 года, но вас призвали, чего уж греха таить, в довольно низком звании. — Заметив, что лицо комиссара помрачнело, Берестов поднял ладонь: — Нет, разумеется, я не собираюсь лезть к вам в душу, не хотите говорить — не надо.

— Ну почему же, — медленно сказал Гольдберг, — тогда ночью вы были со мной откровенны, почему я буду что-то от вас скрывать? Тем более что стыдиться мне нечего. Вы правы, было время, я занимал достаточно высокий пост…

Комиссар говорил спокойно, словно все это происходило не с ним. В 1933 году участник Гражданской войны Валентин Иосифович Гольдберг стал парторгом химкомбината в М***. Это было совершенно новое предприятие, построенное энтузиазмом комсомольцев, который в этот раз не пришлось подкреплять мрачной силой заключенных. Завод, возведенный в рекордно короткие сроки, начал давать продукцию еще до того, как были завершены монтажные работы. Работы у Гольдберга было выше головы, и он окунулся в нее с радостью. Он разрешал конфликты, вел бытовые вопросы, выбивал у руководства средства на строительство детского сада, организовывал питание и отдых рабочих.

Вспоминая об этом, комиссар как-то особенно улыбнулся, а Берестов вдруг подумал, что въедливый, прямолинейный и патологически честный еврей, наверное, был той еще занозой. Помимо воли, рассказ политрука захватил его, кроме того, бывшему белогвардейцу было интересно узнать, чем и как жили эти самые строители новой Жизни, ведь на его торфяном заводике партийных почти не было.