Книга "Сапер ошибается один раз". Войска переднего края - Артем Драбкин

В тылу они полностью заменили мужиков, большое дело. Летчики, минеры, снайперы — тоже женщины.

Любовь на фронте? Она всегда есть, чем на фронте не жизнь? Сумел — и молодец. Тогда, конечно, я иначе на это смотрел как командир. Меня предупредили, когда я роту девчонок-минеров получил: «Учти, хоть одна по твоей вине попадет в тыл — трибунал!» Жизнь есть жизнь.

Были и ППЖ у больших начальников. Начальники тоже живые люди. У нас даже один командир роты был, так у него медсестра была. Как привал, так у них палатка отдельная.

Лично я врачам обязан жизнью. Врач мой в Грузии Сулико, фамилию не знаю, комиссар госпиталя майор Сарджвеладзе, медсестры Вера Бахтадзе, Нателла Чикадзе, Паша Сарджвеладзе, русские девушки Тамара и Соня. Еще была врач Мария Евгеньевна Абьян. Ее я запомнил, а Сулико мне руку спасла. Когда рука стала заживать, она больше меня радовалась. Она настояла на операции. Потом они хотели меня еще в Боржоми отправить месяца на два. А я дурак ведь, дурак — не поехал, рука-то уже работает. Нянечку забыл, как звали. Она мне мацони по утрам приносила всегда.

— Что можете вспомнить об отношениях с местным населением в освобожденных от немцев районах?

— На нашей территории, конечно, все прекрасно. По Полтавщине шли, если кто остался жив, так они на нас чуть не богу молились. Днепр форсировали, а на том берегу жизнь была нормальная — все постройки были целы, и народ вышел из лесов, партизаны — тоже хорошо. Когда пришли в Западную Украину, в Винницкую область, — появились бандеровцы, там уже было хуже. Они на стороне немцев были, большинство. Когда началась война, немцы там прошли и ничего не разрушили, просто ходом прошли. Они куркули такие, что их добро не трогай, и все.

Когда их мужиков мобилизовали на фронт, то они часто перебегали на сторону немцев. После Днепра, в Александрии или где, я забыл, старосту и полицая жители сами повесили. Наш самолет был сбит, летчик спустился с парашютом и остался жив. Полицаи его поймали и отвезли на повозке в комендатуру, сидели прямо на нем в телеге. Летчика нашего расстреляли, а этим дали товара, денег, по корове. А народ-то все видел.

В Румынии тоже ничего. Простой народ очень дружелюбный в любой стране. Тем более многие из старшего поколения в Румынии, Венгрии, Австрии в германскую войну были у нас в плену. Они жизнь в нашем плену вспоминают, как рай земной. Все воевали, а они в тылу с бабами. Все они были в работниках где-то, по-русски хорошо говорили.

В Венгрии были специальные отряды салашистов. В одном городе я видел надпись на стене «Смерть большевикам». Я заставил стереть, и поверх написали «Смерть немцам». Открыто они все любезничали, но держи ухо востро! Улыбаются-улыбаются, а могут отравить. С девахой наш солдат познакомится — уведут, напоят, зарежут, документы и оружие заберут.

В Болгарии, Югославии, Чехословакии как нас встречали! Как родных. После контузии на Гроне я долечивался в отпуске. Прихожу после выписки в деревню, в дом частный ночевать, и говорю хозяевам, что завтра на фронт ухожу. Они до утра стряпали и чуть не всей деревней вышли провожать. В Австрии, сами знаете, сопротивление населения было очень серьезное, и мальчишки, и старики были в фольксштурме, стреляли из подвалов. В Австрии как-то в городе встретил двух офицеров, погуляли, надо заночевать. В любой дом не стали заходить, а подзываем полицейского и просим отвести к префекту. Привел нас, а префект позвонил куда-то, договорился с кем-то о нашем ночлеге. Говорит полицейскому, чтобы нас проводил — он уже за нас отвечает. А так бы зарезали, и ищи концы.

В Праге как-то вылез из машины ноги размять, подходит один:

— Пан поручик?

— Что случилось?

— Извините, моя госпожа хочет, чтобы к ней в гости зашел русский офицер. Здесь рядом.

Я — к комбату.

— Бог с ним, сходи, только возьми связного, мало ли что.

Я там часа три пробыл — приняли, как не знаю кого. Оказалось, русские, эмигрировали в 1918 году, сбережения были, магазин открыли. Магазин был на первом этаже, сами жили на втором, дочка у них была. Я потом несколько раз к ним ездил на машине. В Китае тоже много было белоэмигрантов: анненковцы, с КВЖД персонал, были даже русские подданные, и не знаешь, кто как к тебе относится. Всегда надо было держать ухо востро.

— За что вы в той войне воевали?

— За страну, за народ свой, за себя. Мы даже не думали, так были воспитаны. У нас была страна, я знал, что ее надо защищать, и никто не придет, чтобы нам конфетку дать. Сейчас говорят, что Колчак, Махно, Деникин — хорошие. Может, они как люди хорошие, образованные. Но они наши враги, я так понимаю. Я против Колчака лично ничего не имею, против Деникина, но они мои враги.

— А против советской власти?

— Она для меня тогда была святыня и сейчас святыня. Что творится сейчас, я даже смотреть не могу. Сейчас, наверное, Гитлер и вся его свора на том свете пляшут и радуются оттого что все, что они хотели сделать с Россией, сделано. Даже больше сделано: хотели они, чтобы «колосс на глиняных ногах» рассыпался — он рассыпался, хотели уничтожить русский народ и взять под контроль территорию и природные богатства — успешно выполняется. Мы сами и новая власть это сделали. Русские цари хоть как-то укрепляли русское государство, присоединяли земли под лозунгом: «Чужой земли мы не хотим ни пяди, но и своей вершка не отдадим». А сейчас? У меня Родину украли, я так считаю.

— Какая награда для вас самая ценная?

— Раньше орден Отечественной войны приравнивался к званию Героя Советского Союза по своему статусу. Орден после смерти оставался в семье, кавалер освобождался от всех налогов, льготы давались большие, денежные выплаты. А сейчас всего этого нет.

— Другие награды за что получены?

— Трудно сказать, за что. Получали награды обычно те, кто долго на одном месте служит. Я полгода, три месяца прослужил, ранили — в другую часть попадаешь. Я был во многих местах, а приехал новый человек — какие тут награды? Орден Отечественной войны II степени мне дали в Китае.

— Как вы считаете, почему мы победили в той войне?

— Во-первых, мы сражались за свою страну. Большинство, за исключением затаившихся недругов, все отдавали за победу. Некоторые трактористы на своем тракторе приезжали в военкомат, честное слово. Ехали, как на праздник, в первые дни. То, что враг напал на нас первый, — это тоже сильно помогло, потому что мы не были агрессорами. Мы защищались, а не нападали. Я убежден, если бы мы на час раньше на немцев напали, то были бы разбиты. У нас было моральное превосходство; это большое дело. У нас страна была подготовлена. Можно было 60 миллионов людей, наверное, под ружье поставить. Первые дни войны ударили по нам здорово, конечно, — три миллиона попали в плен, и счастье, что мы об этом не знали. У нас была одна партия, все было в одних руках. Это большое дело было, однопартийная система.

Отмобилизовано у нас все было хорошо. Приказ заводам демонтироваться и ехать на восток был четко выполнен. А сейчас попробуй-ка, отправь его куда, он — частник! Не поедет, и все. А колхозная система? У нас 5 тракторов колесных с шипами в войну обслуживали весь сельсовет. Девчонки на них сутками работали. А сейчас кто будет пахать? Из-за границы хлеба привезут? Нет. Из общего закрома легче собрать, чем по амбарам лазить. Я так считаю. И непонятно было — как изменить, сдаться в плен. Сейчас говорят, что у нас бывших в плену преследовали. А в других странах как?