Книга Плоть и серебро - Стивен Барнс

— Сейчас ты увидишь Брата Кулака, — предупредила она тихим голосом. Лицо ее стало непроницаемой маской. — Если ты проявишь неуважение, я покараю тебя. — Ее серебряные пальцы впились в мякоть его руки выше локтя. — Если ты сделаешь хоть малейшее враждебное движение, я тебя задушу твоими собственными кишками.

Марши вздрогнул, понимая, что она говорит буквально. Но черт его побери, если он доставит ей удовольствие видеть его страх! Он заставил себя улыбнуться, хотя от этого разбитые губы обожгло огнем и они снова стали кровоточить.

— Так вы здесь отвечаете и за протокол тоже?

Она вздернула его за руку с пола и встряхнула так, что у него зубы лязгнули.

— Пойми, ничтожный человечек! — прошипела она. — Даже если ты будешь с Ним один на один, я буду знать все, что ты сделаешь и скажешь. Ибо я ангел! Не забывай этого ни на миг. Если я ополчусь на тебя, не будет тебе ни спасения от моего гнева, ни пощады, когда ты попадешь мне в руки!

Она снова встряхнула его, чуть не вывихнув руку, потом подтянула ближе. Так близко, что была видна каждая черная и красная линия ее татуировки, что можно было пересчитать бритвенно-острые зубы с красными кончиками.

— Если ты поведешь себя не так, как следует, я отправлю тебя в Ад. Медленно, конечно. С содранной кожей и умоляющего о смерти. Ты меня понял?

Я… понял, — пролепетал Марши, изо всех сил стараясь смирить овладевший им вихрь ужаса. В мозгу его горел образ этого окровавленного алтаря, ужасного подтверждения ее угроз.

Может быть, она смогла проникнуть взглядом сквозь оставшийся тонкий слой его самоконтроля и понять, что поставила его на колени. Она кивнула.

— Вот и хорошо.

Он пошатнулся, как пьяный, когда она поставила его на ноги, и упал бы, если бы не железная хватка у него на руке.

В стену рядом с дверью было вмуровано переговорное устройство. Сцилла нажала клавишу вызова. Прозвучал низкий, абсурдно веселый звонок, потом из коробки раздался тихий скрежещущий голос, который Марши услышал в ангаре. И снова от звука этого голоса его проняла дрожь.

— Сцилла!

Она покорно склонила голову.

— Я здесь, Господин.

— Можешь войти. — Раздался приглушенный звук отошедших засовов. Дверь распахнулась в их сторону. Марши заметил, что она усилена изнутри напряженным камнебетоном со стальной оправой.

Как и после открытия шлюза корабля, первым впечатлением был запах. Он накатил душной, выворачивающей внутренности волной, почти жидкой. Это был запах, ему знакомый, тот запах, который прорезается через сильнейшие дезинфекционные запахи больницы как скальпель сквозь розовый лепесток.

Болезненно-сладковатая, септическая вонь застарелой болезни и умирания.

Сцилла застыла на пороге, нервы ее завопили в затопившей ее реакции предупреждения и битвы.

Глаз ее прищурился. Раздулись татуированные чешуйками и колючками ноздри, когда она потянула в себя воздух. Что это за запах?

Но она знала ответ еще прежде вопроса: Брат Кулак. Этот запах она знала не хуже собственного лица в зеркале, сладковатый аромат, который Он начал источать год назад: Его собственный алтарь святости. В первые дни удаления от Него ей не хватало этого запаха.

Почему же он теперь кажется омерзительной вонью? Еще один эффект разрушения ее ангельского состояния?

Она заставила себя подавить кощунственное отвращение и поставить одну ногу перед другой. Это извращение чувств было последним заблуждением, брошенным против нее, дабы отвратить от подобающего ей места рядом с Братом Кулаком. Одно слово, одно прикосновение, и снова все будет хорошо.

Она шагнула в дверь и вернулась наконец в Его святое присутствие.

Но лицезрение Господина не принесло того утешения, которого она так жаждала. Стало только хуже. За время разлуки внутреннее разрушение, или нечто еще, заставило ее увидеть Его не так, как ей следовало.

Он сидел, одетый в свою черную сутану, на своем обычном месте — большом кресле, похожем на трон возле стены экранов, которая позволяла Ему видеть любой уголок Эдема, который Он создал. Это было так, как должно было быть. Но он выглядел не гордо, сильно и праведно. Вид у Него был старый, слабый и…

Больной.

Она попыталась выжечь это богохульство, как только оно родилось у нее в мозгу. Просто Рука Господа легла тяжело на Его плечи. Ошибка восприятия, предательство ее неверных чувств. Иное было невозможно. Немыслимо.

Устыженная тем, что стала жертвой такой профанской мысли в Его присутствии, она склонила голову, молясь, чтобы, когда она ее поднимет, пелена спала с ее глаз.

— Брат Кулак! — произнесла она с подобострастным унижением, выговаривая Его имя как талисман, который даст ей силу и вернет правдивость ее чувствам. — Я вернулась.

— Мой ангел, — ответил он хриплым слизистым голосом. — Ты хорошо справилась.

Сцилла сгорбила плечи. Похвала, павшая на груду ее явной никчемности, была тяжелее, чем блестящий металл брони, доказывающий, что она ангел, мог выдержать. С дрожащим от страха сердцем она укрепила себя для исповеди.

Но ей не было дано шанса. Первым заговорил Брат Кулак. То, что он сказал, и как он это сказал, немедленно изгнало все мысли об исповеди.

— Теперь оставь нас, Сцилла. — Тон его был резок и нетерпелив, будто она была докучной помехой, а не Его ангелом и правой рукой.

Голова ее вздернулась от удивления. Она глядела на Него в уязвленном непонимании, не в силах поверить, что он прогоняет ее так небрежно. Она отсутствовала пятнадцать дней, мужествуя с Миром Профанов и подвергая опасности самую душу свою ради Него, и вот, Ему до этого нет дела. Его глаза не отрывались от лиц; этого неверного, Марши, и если бы заставить ее описать выражение Его лица, она бы сказала, что это великая надежда.

— Но… но этот человек опасен, Господин! — робко попыталась она возразить. Вдруг ее охватило тошнотворное ощущение. Я так низко папа, что не стою более Его любви. Он видит. Он знает. Я стала меньше пыли в глазах Его.

Глаза Брата Кулака начали становиться желтоватыми еще три года назад. Он говорил, это еще один знак, что Рука Господа на Нем; это отражение златых улиц Неба. Сейчас эти землистые глаза пылали яростью нетерпения. Яростью, направленной на нее. И это приковало ее к месту, не в силах ни говорить, ни шевельнуться.

— Я сказал: оставь нас! — Похожее на череп лицо затвердело, и Он ударил по подлокотнику кресла костлявым кулаком в голубых прожилках. — Вон отсюда, идиотка! Вон!

Сцилла повернулась и бросилась бежать, сжавшись под плетью Его недовольства и зная, что Он поразит ее смертью, если она не скроется с глаз Его. Она отвела дверь со своего пути, подавив в горле дикий крик боли и мольбы к Нему.

Ее каморка была на другом конце церкви, так что она будет под рукой у Господина, а в то же время найдет там убежище.