Книга Томка и рассвет мертвецов - Роман Грачёв
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Изгой смотрит на наполненную рюмку. Он знает, что не имеет никакого смысла напиваться дальше. Одна — хорошо, две — замечательно, три — прекрасно, но когда счет идет на десятки, организм уже не реагирует и жизнь легче не становится. Тем более что сейчас на него вновь нахлынули воспоминания, от которых обычно хочется вздернуться на ближайшей лампочке…
Кафель. Рука, обмотанная вафельным полотенцем. Перекошенное лицо Кузнечика. В глазах — искреннее недоумение: «Почему я здесь и почему все это со мной происходит?!».
Ответов нет.
Так предначертано, старина.
Ноябрь 2009
Кафель. Рука, обмотанная вафельным полотенцем. Льющаяся из крана вода. Заунывное «вжик-вжик» — кто-то из «слонов» надраивает штаны, сидя на полу. Один из самых черных дней в жизни.
Худой и невысокий Кузнечик сгибается пополам, ловя ртом воздух, словно окунь на понтоне.
— Дыши, — говорит Ястреб. — Дыши, только попробуй тут загнуться у меня!
Кузнечик старается изо всех сил. Удар в солнечное сплетение был очень сильным — казалось, жизнь закончилась, будто кто-то выдернул из розеток все провода сразу. Еще несколько мгновений, и парень рухнет на пол. В какой-то момент и сам Ястреб осознает, что переборщил, поэтому в его обычно развязный и агрессивный тон подмешиваются нотки испуга.
— Дыши, сынуля, э!
Кузнечик опускается на одно колено. Несколько рывков, и из горла вырывается хрип. Он справился.
— Вот, уже лучше! — со вздохом облегчения констатирует Ястреб. — А теперь я не слышу ответа!
— Спа… — выдавливает Кузнечик, но тут же срывается в кашель.
— Не слышу!!!!
— Спаси… пасибо, как дома…
— Что «как дома»?!
— Как дома побывал…
— А теперь всю фразу целиком! До трех считаю! Раз…
Кузнечик всхлипывает, но из последних душевных сил (физическими его и так бог обидел), выдает:
— Спасибо, как дома побывал.
Ястреб опускает свободную от полотенца руку на его плечо, крепко сжимает. Он хочет, чтобы парнишка поднялся на обе ноги.
— Как самочувствие, боец?
Кузнечик молчит. Он не знает ответа на этот вопрос, потому что вопрос выбивается из сценария. Этому их не учили.
— Не слышу!
Кузнечик бросает полный скорби взгляд на Павла. Он ищет в нем доброго полицейского. Напрасен труд.
Паша отворачивается к зеркалу. Наткнувшись на свое отражение — малопривлекательное отражение человека, который позволяет своему сослуживцу и земляку издеваться над тщедушным интеллигентом — предпочитает перевести взгляд на «слона», сидящего на карачках возле мойки с одежной щеткой в руках. В этой чертовой комнате одни зеркала, как в каком-нибудь доме культуры, балетного станка не хватает.
— Самочувствие, боец!!!
— Нормально…
— Не нормально, а хорошо! Повторить упражнение?
— Не…
— Что?!
— Не надо.
— То-то.
Кажется, экзекуция подходит к концу. На Кузнечике лица нет, но он понимает, что на сегодня всё, можно вернуться в расположение и лечь в кровать. Этот день, мать его, закончился, завтра будет другой… такой же дрянной, но этот — закончен. Сколько таких дней придется ему перетерпеть и переждать? Девяносто — сто? Надо собраться, взять себя в руки.
Все это читается в его глазах. Легкий бриз облегчения.
Это не ускользает от внимания Ястреба.
— Мы чему-то радуемся, боец?
Кузнечик поспешно мотает головой.
— Тогда вали отсюда… и позови кого-нибудь из своих.
Кузнечик останавливается у двери, оборачивается с испугом.
— Кого?!
— Любого. Кого не жалко. Кажется, у вас еще парочка некрещеных осталась, нет? Давай, давай, шевели сухожилиями!
Когда Кузнечик уходит, Ястреб разматывает полотенце, осматривает костяшки пальцев.
— Чертовы доходяги, руки об них переломаешь. — Он протягивает полотенце Павлу. — Развлекись на следующем.
Павел отрицательно качает головой.
— Чего ты?
Павел отходит к одному из умывальников, ополаскивает лицо, снова смотрит на свое отражение, уже с короткого расстояния. Какие-то маленькие подлые глазки глядят с другой стороны зеркала. Павел никогда не думал, что ему придется отводить глаза от себя самого.
Стыд? Трусость?
Рядом появляется еще одно лицо. В той паре глаз нет ни тени сомнения.
— Рефлексируешь, старина? Забыл, как тебя здесь отметелили полгода назад?
— Помню.
— А чего тогда?
Павел предпочитает не отвечать. У него нет ответа. Точнее, все ответы дерьмовые. Проявлять великодушие и благородство здесь не принято. Не по-пацански. Здесь совершенно другая среда, чуждая для него, едва не сожравшая на первых месяцах службы, но он как-то приспособился, слился с местностью. Старался быть как все, чтобы сберечь себя и вернуться домой прежним. Худо-бедно выбрался, преодолел, наступив на горло своим песням. Получал под-дых и сапогом в зад, бегал, крутился, маскировался под одеялом, когда пьяные деды бузили ночью в казарме… теперь все позади, теперь уже собственная стометровка до дембеля стартовала. Он заслужил свое право не вмешиваться и не участвовать, он просто хочет дотащить эту чертову солдатскую лямку до финиша и вернуться домой. Вернуться к себе самому.
Ястребу всего этого не объяснишь.
— Слушай, земеля, — тот кладет руку ему на плечо. — Ты не прав. Думаешь, я не вижу, как ты им потакаешь? Злой полицейский, добрый полицейский… Ты мне дисциплину в роте разлагаешь, добряк. Они о тебя скоро ноги вытирать начнут. Нам это надо?
Павел не может бесконечно отмалчиваться.
— Нужно, чтобы они обязательно боялись?
Ястреб замирает с раскрытым ртом. Поворачивает Павла к себе. Но прежде чем сказать хоть слово, скашивает взгляд в сторону «слоника», надраивавшего свои штаны. Тот уже начинает прислушиваться к разговору, утомительное «вжик-вжик» щетки замедляет темп.
— Серый, погуляй.
— Я не могу все бросить, — подает голос «слон».
— Я в тебя сейчас что-нибудь брошу, душара.
— Я не душара!
Боец нехотя поднимается на ноги и удаляется в расположение.
— Кузнечика там поторопи! — бросает ему вслед Ястреб. — Борзые все стали, давно не летали по казарме.
Парни остаются в умывалке одни. Им никто не мешает. Ястреб приближается к Павлу, их лица разделяют сантиметры.
— Паша, Паша… Не мешай мне, если не хочешь вспомнить молодость.
