Книга Подземный человек - Мик Джексон

На одной странице подобно рядам кремния были разложены кости руки; каждый шарнир и сустав был подписан надлежащим латинским именем. Сколько маленьких косточек в одной лишь кисти — организованных так же сложно, как кости птицы! — и так убедительно представленных, что, переворачивая страницу, я поймал себя на том, что невольно прислушиваюсь к их треску.

Решетка ребер видом напоминала не столько человеческое тело, сколько витрину лавки мясника. Или какие-нибудь выцветшие овечьи останки, на которые набредаешь, прогуливаясь среди холмов.

Затем, наконец, — череп! этот неутомимый зубоскал, на который со временем становятся похожи все лица. Стоя перед зеркалом, я каждый раз вижу, что он проступает все явственнее.

Щеки мои, что когда-то были туго набиты, со временем опустели, и каждый год мой лоб выглядит все четче.

Странно думать, что каждый из нас носит внутри работающий скелет; что в глубине моей плоти терпеливо трудится мое собственное дерево костей.

Неудивительно, что это жуткое чтение не способствовало аппетиту, и потому, узнав, что на обед меня ждет вареный окорок, я связался с кухней и попросил перейти сразу к пудингу.

К концу дня я все еще благополучно читал, изредка делая заметки, когда вдруг почувствовал, как вокруг медленно сгущается унылая летаргическая тьма. В этом нет ничего необычного, ибо, когда зимним днем свет теряет силу, я часто переживаю соответствующий упадок духа, и дело может кончиться меланхолией. Однако в этом случае я решил попробовать в качестве противоядия небольшой сеанс стояния на голове. Мальчишкой я любил проводить время подобным образом и почти всегда мог рассчитывать на него, желая вернуть мыслям легкость. К счастью, я предусмотрительно запер дверь спальни, ибо не успели мои ноги коснуться стены, как ночная рубашка сползла мне на уши.

Поскольку на полу для защиты головы лежала толстая подушка, я смог простоять в этой позе несколько минут, чувствуя себя посвежевшим, потом задумчивым, и, наконец, немного вялым.

Снова встав на ноги, я ощутил, как кровь хлынула сквозь меня, подобно множеству горных ручьев. В целом же я был весьма воодушевлен и пообещал себе отныне и впредь проводить не меньше пяти минут в день вверх ногами.

Не так давно в глубине ящика стола я нашел небольшую вересковую трубку, которая некогда принадлежала моему отцу. Формой она напоминает голландский деревянный башмак и плотно ложится в ладонь моей руки. Впервые обнаружив ее, на дне я заметил остатки древнего табака, вполне логично предположить, что эта щепотка была частью последней трубки, выкуренной моим отцом.

Иногда я думаю, что я просто глупый старик, потому что сегодня, когда стемнело и в камине гудел огонь, я отщипнул немного от новой табачной смеси (на упаковке написано, что она пользительна для сердца и легких) и наполнил эту вересковую трубку. Я проследил, чтобы древние волокна табака остались на месте, и, тщательно заткнув и заправив все это в чашечку трубки, как настоящий курильщик, я зажег ее.

Накинув на плечи старое пальто, я вышел на балкон и в холодном ночном воздухе позволил себе вообразить, что вдыхаю тот самый дым, которым наполнял свои легкие отец много лет назад. Я представлял, что клубы неторопливо плывут сквозь самые глубокие мои полости, и чувствовал себя крайне умиротворенным. Я глазел вверх, на звезды, рассыпанные меж горизонтов, прибавляя скромный огонек моей трубки к их мрачному представлению.

Стоя там, в маленьком облаке дыма, и мечтательно размышляя о всякой всячине, я заметил, что не более чем в двух ярдах за моим плечом в воздухе плавает загадочный мальчик. Протянув руку, я мог бы дотронуться до него. Но ему бы это не понравилось, и скорее всего он исчез бы. И я продолжил тихо попыхивать отцовской трубкой-башмаком и глядеть на звезды, а плавающий мальчик составлял мне компанию в необъятной, почти беззвучной ночи.

7 декабря

Апатия продолжается. Наверно, я выпил слишком много ромашки. Весь день только и делал, что зевал да потягивался. Как ни удивительно, на пике каждого зевка я слышал колокольный звон. Раньше я никогда не замечал ничего подобного.

Миссис Пледжер продолжает свой травяной штурм. Нигде в поместье от нее не спрятаться.

Сейчас я с удовольствием выпил немного сарсапарели для очистки крови. Но ведь она то приносит мне толченую полынь (для возбуждения аппетита), то вдруг тащит бузину и перец (прочистить мою мутную голову). Хотел бы я найти в себе смелость сказать ей, что моя голова не стала бы такой мутной, если б не полынь. Но от подобных разговоров с ней добра не жди, и я содрогаюсь при одной мысли о том, чем она может ответить. И все равно, я бы гораздо лучше поладил с этим снадобьем, не напоминай оно вкусом и запахом вареную кору и корни. Должно быть, есть предел количеству народной медицины, которое способно выдержать человеческое существо. Иной раз будто хлебнул из застойного пруда.

Весь день целью миссис Пледжер было возбудить мой аппетит, так что к полудню, в качестве жеста доброй воли, я объявил, что с удовольствием съел бы яблоко (уж этого в нашем доме всегда в избытке), и демонстративно почмокал губами. Через десять минут мне преподнесли блюдо, заваленное дюжиной сортов, из которых я выбрал свой любимый — прекрасный «рассет»: шершавая, смуглая кожа, нежная, молочная плоть с богатым, слегка дымным ароматом.

Я покатал его в ладони, чувствуя восхитительную шершавость, затем рассек его точно надвое, звякнув ножом о тарелку. Две половинки безупречно разошлись, плоские и белые, и, взяв одну из них и вгрызаясь в нее, я смотрел, как одинокая косточка, выскочившая из разъятой сердцевины, тихо крутится на тарелке.

Такие колоссальные возможности в скромной косточке! Как славно, что, запертая в самом сердце плода, там ютится плотная гроздь его полных энергии семечек. И что в каждой маленькой темной слезинке — задатки дерева.

Но мы не любим их есть. Они горьки! Мы извергаем бедняжек наружу. Однако если бросить или посадить (или даже выплюнуть) ее на плодородную землю, маленькая косточка возьмется за свой честолюбивый замысел и в один прекрасный день станет побегом, а затем и деревом. Под ее прочной маленькой скорлупой — все элементы, необходимые, чтобы вырастить дерево — как странно... дерево из косточки! — которое однажды, много лет спустя, может само произвести костистые яблоки.

Около двух я решил, что если не предприму усилий подвигаться, то, возможно, угасну, не покидая своего кресла. Итак, я велел принести снизу соболью шубу с бобровой шапкой и зашнуровал пару коричневых башмаков. На мне уже были надеты молескиновые брюки и вязаный жилет, и когда я, добавив шубу и шапку, встал перед зеркалом, то показался себе куда как элегантным. Снимая с моего плеча случайную соринку, Клемент выразил беспокойство касательно моей прогулки в одиночестве, но, как только он понял, что я собираюсь всего лишь пройтись по дому, ему стало

значительно легче.

Перед отбытием я проверил свое снаряжение — компас, платок и бумагу с карандашом, на случай, если мне понадобится что-нибудь записать, — и, сняв шубу, чтобы размяться, краем глаза заметил, как Клемент подсовывает большое овсяное печенье в ее карман. Не стал ничего говорить.