Книга H2O - Яна Дубинянская

В лицо уже летело наискосок что-то мелкое, льдистое. Олег усмехнулся:

— Какую еще весну?

* * *

В конце концов, при хорошем раскладе можно будет обернуться за выходные. Но Олег на всякий случай отправил письмо работодателям и выключил машину. Позвонил в аэроагентство и подвис на пару секунд, услышав цифры стоимости билета: нет, я подозревал, что летать по нынешним временам дорого, но чтобы настолько… очнулся, продиктовал фамилию, забронировал. Теперь по-быстрому собраться: сорочка, белье, документы, бритва, зубная щетка.

В окне расстилалось сиреневое море, спокойное и понимающее, как близкая женщина. Я ненадолго, я скоро вернусь. Только проверить, все ли у него в порядке, у моего оболтуса, наверняка ничуть не менее безбашенного и наивного, чем был в его семнадцать я сам. Действительно ли я ему больше не нужен — или, наоборот, срочно необходим в несколько более материальном статусе, чем кругленькая сумма на счету.

На фиолетовое небо наползали под линейку темные сосны. Ильмы не было. А может, присела в беседке, спряталась от ветра. Откуда ей знать, как оно бывает у людей. Непостижимо, парадоксально — однако порой очевидно безо всяких пояснений.

Собрал сумку, поставил ее в коридоре и прошелся по дому, проверяя, все ли выключено, закручено, закодировано и заперто на ключ. Вроде бы все. Теперь можно идти за машиной, и в аэропорт.

Странный звук раздался над головой. Настолько неуместный, что Олег не сразу сумел его идентифицировать, хотя казалось бы… Но откуда?

Тоненький птичий щебет.

Несколько мгновений Олег стоял посреди коридора, нелепо запрокинув голову и вытаращив в потолок глаза. Потом сходил на кухню за табуретом. Придвинул, взобрался, накренился, спрыгнул, придвинул поближе. Игрушечный домик подрагивал под потолком. Несколько соломинок из гнездышка на крыше, кружась, просыпались на пол. Олег привстал на цыпочки, взялся за сооружение обеими руками и осторожно снял с гвоздя.

Навстречу с жадным писком раскрылись во всю ширь два ромбовидных рта.

С полминуты он просто смотрел. Потом улыбнулся.

Весна.

(за скобками)

На каждой кровати спали по двое валетом. Еще пятеро или шестеро — на полу в спальных мешках. Среди ночи окно, подмерзнув, закрыли, и теперь в комнате было не продохнуть. Женька встал, натянул наощупь джинсы и свитер и осторожно — не споткнуться, не задеть, не наступить, — выбрался в коридор.

Было еще очень рано. Часов шесть, а может и пять. Женька прошел на кухню в блоке и увидел сначала голубоватый огонь под чайником на плите, а потом — темную фигуру на подоконнике.

— Тоже не спится? — спросила фигура голосом Олега.

— Тоже, — согласился Женька.

— Кофе хочешь?

— Давай.

Чайник забулькал. Олег спрыгнул с подоконника, выбрал на столе два стакана, брезгливо понюхал, сполоснул над раковиной и обдал кипятком. Насыпал растворимый кофе из банки, залил, размешал единственной ложкой.

— Только сахара нет.

— Ничего, — идти за сахаром в сонную комнату не хотелось. Женька отхлебнул горячей горечи, скривился; в темноте все равно не видно.

В полуоткрытую створку здоровенного, во всю стену, кухонного окна врывалась колючая свежесть. С ритмичным шуршанием касалась стекла ветка абрикоса. Цветы с нее уже облетели, на их месте проклюнулись мелкие листья, черные на темно-сером фоне.

— Хоть бы завтра все нормально кончилось, — сказал Олег. — Тьфу ты черт, что я говорю. Сегодня.

— Нормально — это как? — переспросил Женька с легким вызовом.

— Нормально. Чтобы все спокойно разъехались по домам.

— По-твоему, это главное?!

От возмущения Женька глотнул залпом, обжег гортань, стало больно и горько. Этот Олег, он всегда ухитрялся ляпнуть что-нибудь скучное и пораженческое, такое, что опускались руки, падало настроение, пропадал кураж. Какого, спрашивается, зачем?!

— Я вообще не понимаю, зачем оно все, — проговорил Олег. — Ну съехались. Сегодня пройдем колоннами по улице до главной площади… Ради чего? Может быть, ты объяснишь?

— Объясню, — Женька уже не сдерживался. — Ради того, чтобы показать людям: мы выбрали свободу! И нас таких уже много!..

— Показали. А дальше?

— Что?

— Это я тебя спрашиваю: что?

Олег снова сдвинул чайник на вечный огонь, закипятил, налил себе еще кофе. Взобрался на подоконник, прикрыв спиной створку.

— Все дело в том, что у нас нет никакого конструктива… тьфу ты, гадость… Нас действительно собралось много, даже слишком, я, если честно, не рассчитывал. Но никто из нас, по сути, не знает, какого черта он идет на площадь. Что она из себя представляет, наша свобода. Что дальше.

— Лично я представляю. Я умею говорить «нет». Я ничего не боюсь. Я…

— Правильно. Все наши пять шагов — сплошные отрицания. Вот попробуй рассказать о своей свободе без единого «не»! Что мы можем предложить людям позитивного, такого, чего у них не было раньше?

Женька знал. Точно знал! — только сейчас почему-то не приходило в голову. Не выспался, лег поздно, подскочил ни свет ни заря, да еще горький кофе, от которого только стучит в висках…

— Причем, заметь, я пока говорю о наших идеях. А их воплощение? Чисто практически — как? Что может реально измениться в стране, если несколько сотен ребят с салатовыми ленточками…

— Тысяч!.. и даже, по-моему, десятков!

— …просто пройдут по улице? Мы же не представляем никакой политической силы. Не участвуем в выборах, не лоббируем законы, не выдвигаем требования, не… Опять сплошные «не», ты видишь?

— Это ты так формулируешь.

— Попробуй по-другому.

За окном слегка посветлело. Женька наконец-то разглядел стрелки на своих часах: четверть седьмого. Скоро командовать всеобщий подъем, за собравшихся в общаге он отвечал лично, и от сознания ответственности и старшинства по спине пробегали щекотные волны. Правда теперь, после разговора с Олегом… ну почему он всегда такой?

— Ты пораженец и пятая колонна, — досадливо, но беззлобно бросил Женька. — Чего тут формулировать? Все просто. Я свободный человек, ты свободный человек, и все мы здесь тоже, — он сделал широкий круговой жест. — Глядя на нас, и другие люди захотят быть свободными, и это единственный правильный путь: от каждого человека, изнутри. Потому что сверху, с помощью каких-то законов или выборов, добиться свободы нельзя. Это была бы уже не свобода.

— Возможно, — вздохнул Олег. — Да нет, я не пораженец. Я сомневаюсь, потому что думаю. Сам. Не люблю, когда кто-то другой думает за меня.

— Кто, Виктор? — Женька хихикнул. — Или Танька Краснова?

— Не знаю.

Где-то взошло невидимое солнце, в просвет между домами ударил луч, и новорожденные листочки абрикоса за окном вспыхнули ярко-салатовым, с веселыми клейкими бликами. Женька поставил стакан на край стола, забитого грязной посудой: вчера здесь до глубокой ночи пили чай — только чай! — курили, играли на гитаре и взахлеб спорили, разумеется, о свободе.