Книга Босиком в голове - Брайан У. Олдисс
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Все бывает, сэр. Такое порой в голову приходит, что даже как-то не по себе становится. Я отвезу вас к себе домой. В том, что она дома, я нисколько не сомневаюсь.
Девица по имени Анджелин поехала вместе с ними. Выходит, он не только внутренней жизнью живет. Странное дело — и как это он может чувствовать то, что происходит в ней? Может быть, он и на самом деле мессия? Тогда зачем он всюду говорит, что он мессия только наполовину? Что все это должно означать? Впрочем, здесь тебе не какая-нибудь страна Левант — здесь Европа. Цивилизация, культура и все такое прочее. До дома отсюда не больше километра — и моргнуть не успеешь, как там окажемся.
Он затряс головой, пытаясь сообразить, где он находится и что с ним происходит. Узкая дверь склепа. Знаком показал им, что вначале он пойдет туда один. Сам.
— Делайте, как знаете. Но я должен предупредить вас — она вряд ли обратит на вас внимание.
Нервно задвигал плечами и взглянул в глаза Анджелин.
— Она сильно подурнела. Очень худая стала и вообще… Тут даже непонятно, как к ней подступиться, — ее так просто не расшевелишь.
Кто, кто из нас не терпел подобных потерь в этой недвижности? Кто из нас был там, где был, и кто из нас был там, где не был? Был ли кто из нас? Был?
Отец сказал что ей нужен новый велосипед побольше мы его
Купим на твой день рожденья в конце мая раньше
Он тебе все равно не понадобится; но к этому времени у них
Стало совсем плохо с деньгами
И он подарил ей коробку цветных мелков —
Лучших из всех что были в продаже швейцарских —
Но она даже не прикоснулась к ним
Она мечтала о прогулках по дорогам Арденна
И именно с этой поры отец как-то охладел
К ней и перестал выказывать свою любовь. Порою же
Ей казалось
Что он просто играет с нею и за строгостью совсем другое
В одной из тихих комнат робко улыбнется и скажет
Марта, деточка, что же ты так на папу своего обиделась?
Она развешивала зеркала по всему дому
Так чтобы из любой комнаты можно было увидеть лестницу
Тонированные панели
Дымчатых зеркал
Меланхолия
Лестницы низких
Ступеней.
И каждый божий день ей приходилось двигаться
Убирать в комнатах но по-прежнему милее ей были
Лежбище ее и тени в зеркалах
Она ждала каждое утро
Каждый день все дни напролет.
В ее комнаты запрещено было входить
Посторонним: никому не дозволялось
Появляться в них их безмолвие дышало святостью
Да-да — именно так — святостью
Что-то вроде церкви святого Варнавы
В которую ее водили по воскресеньям
Родители — каждое воскресенье чинно
Одев праздничное платье;
И все же таинственная эта тишина была другой
В каждой комнате она была своя по-своему они молчали
Одна хрупко
Другая глупо
Третья была вся в прожилках безысходности
Четвертая походила на поперечный срез телячьей ноги
Упругая мышца молодость разбитая вдребезги кость
Пятая комната была стеклянной — в ней молчало стекло;
Эти молчальники-пустынники были куда милее и ближе ей
Естеству ее чем первые цветы апреля.
Молчание смолкло разом отлившись в одну из форм
Тишины. Она подняла глаза и узнала его не могла
Не узнать в тени ее отец.
Она в тени отца зовет — Марта!
— Папа я
Здесь! — ты зря беспокоишься! — Папа
Наконец-то ты пришел! Она не могла понять но
Сердце билось все чаще все громче я виновата
(Во всем и потому упруги губы мои как тогда ты помнишь меня
Тогда он пытался потоком облечься ее
Шел навстречу от зеркала к зеркалу
Нежной походкой и осторожно видел словно
Видел шипы разбросанные ею повсюду
Видел навстречу ему вся
Рванулась забыв открыть глаза рот
И он. Полу-живой полу-мертвый полу-внятный
Все дышит травмой тычется взглядом в голые стены
Развешенные повсюду идолы пустоты
Умное удвоение жизни на донце стакана
Дураплекс. Его стакан —
— Живи разом в обоих мирах, Марта, идем со мною! — Папа
Благослови меня как прежде — Благословляю!
Но иначе чем тогда попробуй понять
Попробуй
Жить — слышишь? Вот воля моя —
Ты не должна жить с теми кто заставляет тебя
Жить
Последовательно — от места к месту: время должно
раздробиться
Так чтобы разом распались все гордиевы узлы. Ты должна быть
Разом ребенком ничего не смыслящим в этой жизни как и все мы
И всезнающим рассудительным взрослым ибо
Образы эти взаимозависимы их наложенье
Выражается в полублагости —
Ты полу-вняла или полу-нет?
— Но как же Яан, папа?
— Какое-то время тебе придется жить со мной и Анджелин
И да будет супруг твой свободен ибо сетями твоими
Изранен Пусть отдохнет. Ты должна научиться
Жизни там
Где стены внутри не снаружи
тогда
Однажды весною ты сможешь вернуться сюда и услышать
Журчание вод в клозете земном. — Папа, я тебя поняла
Прямо в лицо ему смотрит но только это совсем не папа
и все же
Открытие это скорее приятно —
Папина треснула маска лежит на ковре
Как прежде тянутся губы к нему — Яан и я
Мы встретимся снова, Отец? После того как я
Так жестоко
Долгие годы? Расстаться пора? — Для
Этого встретьтесь… Пока же идем
Нарциссы уже зацвели их осталось один или два скоро
Ночные фиалки в тайном твоем распустятся саду
Марта. Глаза в
Глаза. Вниз по лестнице пыльной
Отныне и во веки пусть работают
Телевизоры
Пусть
Отныне. Разверзающиеся трещины машины вваливаются в комнаты утробно рычат отовсюду струится песок множась в экранах системы шепот песчинок из всех пяти комнат. Вот оно. Запах ночных фиалок. Марта.
Крестоносцы перестроились и продолжили свое движение на юг. Яан Конинкриик, однако, избрал совсем иное направление — его автомобиль несся на восток. Он распевал песнь, слова которой прежде не были ведомы ему. Нега тончайших запястий, буксиров глухие гудки там, где Мёз становится Маасом.
Брюссель не стал для Чартериса тихой гаванью, ибо был чрезмерно крут, обрывист, заковырист. Он напрягал глаза, но образы от этого не становились яснее, скорее, они меркли, издыхали, оставляя после себя кто вздох, кто слово… Здесь было неинтересно. Автоколонна крестоносцев остановилась на залитой бетоном полянке и взялась за здешнюю геометрию, что была безнадежно скучна и дурна.
