Книга Наследство империи - Наталия Ипатова

Опасность здесь могла грозить только внешняя, если бы полицейские силы выследили его секретную базу, но ни один флот не мог бы незаметно подойти достаточно близко. И даже тогда крейсер способен уйти в прыжок прямо от поверхности астероида. Только двигатели разогреть, а там ищи-свищи. Поэтому, подскочив с койки, где он дремал, не раздеваясь, и только нашарив ногами ботинки, а после — несясь в рубку и продирая глаза на бегу, он думал только об аварии. Все, что угодно, только не пожар!

— Что? — завопил он с порога. — Где?

— Катер сорвался с борта! Двигатели включились...

— Техника сюда!

— Есть!

— Я три минуты назад проверил его системы! — взвизгнул парень в синем комбинезоне. — Он не мог сам! Мак, ты ведь не думаешь, что...

— Сам?.. Под арест до выяснения. — Техник позеленел. — Ребятишки где?

— Э-э? Карцер заперт, Мак, как ни в чем не бывало!

— Этой штукой кто-то управляет, — сказал МакДиармид, нависая над спиной оператора, который тщетно выцеливал гравитационным лучом спятивший катер. Задача почти невыполнимая на столь малом расстоянии: слишком небольшим должно быть смещение луча. — Иначе он разбился бы в лепешку о первую же стену.

— Может, — деловито предложил вахтенный, — подстрелить его? Подумаешь, катер! Обойдется дороже, если он... эй! Вот про это я и говорю!

Беглый катер нырнул как можно ниже, петляя между мешками и ящиками, составленными в пирамиды, задевая их на виражах громоздкой кормой, рассыпая их и разбивая упаковки в щепы, и был вознагражден. Луч, преследовавший его, заплутал меж множества целей. Теперь каждый незакрепленный предмет, пойманный лучом, мощность которого была выставлена соответственно массе взбесившегося катера, взмывал вверх и летел в направлении посадочной платформы «Инсургента». Больше всего это напоминало бомбардировку, причем этакую идиотскую бомбардировку самими себя. Погрузочная команда, которая поперву залегла, чтобы не задело, теперь что есть сил уворачивалась от летящих тяжестей, и те, кто пробился к выходу, считали, что им повезло.

— Перекличку, — прорычал МакДиармид. — Кармоди ко мне! И проверьте ребятишек. Ну-ка, парень, пусти меня к пульту! — Он ударил по кнопкам обеими ручищами, с кажущейся неловкостью растопырив все пальцы. — Расслабьтесь, это всего лишь компьютерная игра.

В манипулятор луча встроена гашетка. Палец на ней большой и свинцовый, и чем дольше длится этот психоз, тем огромнее она кажется, заполняет сознание, как та белая обезьяна, о которой не думать, не думать, не думать... Подстрелить — не фиг делать, другой вопрос, что в косматом, черном с оранжевым клубке взрыва сгинет что-то... Сперва я хочу знать, что именно. Вырос уже из возраста, когда выстрелить первым означает уцелеть, и потому так важно — выстрелить первым. Нервы стали крепче, и интерес, он выше страха ошибиться и умереть. Тут — выбор, а при нашей карме тоньше, нервнее и болезненнее выбора нет ничего. Если можно не убивать, лучше не убивать...

Обнаружить на крючке очередную фальшивку, стряхнуть ее брезгливым движением помещенной в манипулятор кисти, выключить-включить... И некогда смотреть, куда она там упала. Там, внизу, было, вероятно, довольно шумно.

Проведя более сотни эффективных операций, когда иной раз приходилось непрерывно орать несколько часов, манипулируя огнем и строем, МакДиармид не ругался никогда. Так вышло не специально. Просто однажды, восемь лет назад, его до смерти достала необходимость под шквальным огнем противника отыскивать смысл маневра в паническом мате из диспетчерской. Тогда-то он и вышел на общую волну, требуя к себе всех, кто его слышит. Адекватные команды возникали на языке прежде, чем он осознавал их мозгом, и это было чем-то вроде великого дара. Момент истины, осознание себя, собственной ценности и предназначения, за которые после пришлось платить, стоя перед трибуналом за нарушение субординации. Двадцать раз потом в приватной обстановке командиры хлопали его по плечу: ты был прав, старик! И опустили глаза, когда с него сорвали погоны. Развилка. Взаимоисключающий выбор, и они сделали свой. Кармическая расплата одним за другое. За «ты был прав» — оно того стоило. И он, Инсургент, еще будет прав много раз, хотя бы только назло. А театрально дурковать можно и потом, для развлечения. Хотя чем дальше, тем тяжелее, свинцовее, как тот палец на кнопке, была дурная последовательность одних и тех же шуток. Всегда скучно. А иногда — больно.

— Кармоди не отвечает!

И спустя полминуты:

— Нашли его! Он в карцере, в отключке. Это мальцы сбежали.

— Дайте общую связь! — заорал Мак. — Никакой стрельбы! Чтоб никто даже не думал... Это деньги!

«Причем я, кажется, понял, почему эти деньги такие большие. Это нам еще повезло, что пацан угнал катер. Страшно подумать, если бы он влез в истребительный отсек!»

* * *

Бриллиантов много не бывает.

Народная мудрость

— На старости лет, милая леди, я открыл для себя театр. Меня очаровало одно из его свойств, а именно: в отличие от жизни в театре все происходит своевременно.

Взгляд Кирилла, обращенный к Натали, показался ей тревожным, но, поскольку им не удалось перемолвиться наедине, недоумевать приходилось молча. Этот человек: появился ли он на сцене вовремя или же он досадная непредвиденность и потеря времени? Старики любят порассуждать о пустом, считая свой опыт бесценным.

Натали знала за собой некоторую раздражительность и старалась ее подавлять. На самом деле это от желудка. Люди, чьим постоянным спутником является эта характерная боль, обычно немного слишком нетерпимы. Все-таки кое-кто был прав: давно следовало ограничить кофе.

— И все же иногда жизнь прикасается к нам своей театральной стороной. Возьмем хоть ту юную пару, что так старается быть незаметной. Вон там, в нише, видите? Их дома конкурируют уже добрых полсотни лет, и нет такой подлости и такого преступления, какие бы они не совершили в отношении друг друга. Юноше и девушке негде встречаться, кроме как здесь. Территория мира, так сказать. Территория чистой любви.

Почему меня это не умиляет?

Взъерошенный темно-русый подросток и девушка с прической-стожком, откуда торчат две смешные косички, в первом своем вечернем платье. Оба, очевидно, не испытывают ни малейшей нужды в деньгах. Их столик в тени, в стенной нише, на нем два бокала, свеча, руки соединены на поверхности стола. Мальчик что-то говорит: видимо, придумал, каким бы образом им быть счастливыми. Девочка слушает. Оба слишком живые, чтобы свести все к пыльной хрестоматии.

Уже через пятнадцать минут Натали поняла, что новый знакомец ей не по душе. Да-да, театр. Вот только это был театр одного актера. Мы тут массовка, в лучшем случае — зрители. Это к вопросу о том, чем докучливая радушная старость лучше брюзгливой. Минут пятнадцать уже ей нестерпимо хотелось задать ему запрещенный вопрос. Бывает же так, что приспичило сказать человеку гадость и посмотреть, что из этого выйдет. Мы же шагу не сделаем с места, если будем только молчать и глазеть.