Книга Овечья шкура - Елена Топильская

Вообще-то это каждому из нас нужно. Я тоже не могу существовать без одобрения, но от одобрения случайных людей мне ни холодно, ни жарко. Эти самые слова должен сказать кто-то, кто знает тебя и твои проблемы лучше, чем ты сам. И сколько бы я ни рвалась утереть нос Стеценко, доказывая ему — что? Что вполне смогу без него прожить? В первую очередь я доказывала это самой себе. И судя по тому, что так и не смогла перестать думать о Стеценко, не слишком-то успешно доказала. И на фоне тревоги за Андрея Синцова — все-таки сердечный приступ в его возрасте не шутка, — начала переживать: а как там Сашка? С ним-то все в порядке? Или нет? И отдала бы душу дьяволу в тот момент, чтобы только его увидеть.

То, что мысль материальна, я поняла, открыв дверь в палату Синцова. Маленькая палата была двухместной, но вторая койка, аккуратно застеленная, очевидно, пустовала, сам Андрей, в спортивном костюме, как-то непривычно причесанный и немного потускневший, сидел на своей кровати возле окна, а рядом с ним примостился не кто иной, как предмет моих вожделений доктор Александр Стеценко. Когда я вошла, у него в глазах заметалась такая растерянность, что мне на секунду даже стало его жалко.

Как только я приблизилась к больному, Стеценко поднялся.

— Здравствуй, Маша, — сказал он, старательно от меня отворачиваясь. — Андрюха, ну я пошел. Поправляйся.

— Саша, подожди, пожалуйста, — попросила я, нисколько не обидевшись на эти смешные отворачивания. — Проводи меня домой, а то я одна, мне страшно.

Опер из синцовского отдела, доставивший меня сюда и даже любезно пообещавший отвезти назад, хмыкнул, правда, вполне добродушно. Но Стеценко этого не заметил, изо всех сил разглядывая индустриальный пейзаж за окном.

— Подождешь? — без нажима продолжала я, уверенная в том, что домой поеду вместе с Сашкой, и он наконец кивнул, так и не повернувшись ко мне.

Вот теперь я могла с чистым сердцем навещать больного друга.

Я подошла к Синцову, он привстал, мы обнялись, и я усадила его обратно. Присев на табурет рядом с его койкой, я стала придирчиво рассматривать его. Да, все-таки вид у Синцова был больной; и слегка испуганный; создавалось впечатление, что он все время прислушивается к себе; да так, наверное, и было.

— Болит что-нибудь? — спросила я, дотронувшись до его руки.

Он осторожно покачал головой.

— Нет. Но страшно. Вдруг заболит.

Таким я Синцова видела в первый раз. У меня сердце разрывалось от жалости к нему — и, почему-то одновременно к Стеценко, хотя уж тот-то был абсолютно жив и относительно здоров. Пропадут они без нас, подумала я, поглаживая Андрея по руке.

Естественно, я стала расспрашивать, как с ним такое приключилось; Синцов, при живейшем участии своего опера, в красках рассказал про падение со стула; эта сцена была представлена в лицах, причем дважды, на бис. Постепенно Андрей развеселился, обстановка стала непринужденной, даже Стеценко принял участие в травле баек, и поделился, что написал новое стихотворение и как раз на медицинскую тему:

Лучше уж под глазами мешки,

Чем синдром раздраженной кишки…

[3]

Опер из синцовского отдела хрюкнул в голос и опасливо на меня оглянулся, видимо, пола — а гая, что декламация таких стихов в присутствии Ш дамы не совсем прилична. Мне, кстати, неоднократно приходилось отмечать чрезвычайную деликатность людей мужественных профессий.

Так, много лет назад я рассказала в компании следователей и оперативников довольно смелый анекдот; не то чтобы он был суперпошлым, но циничным определенно был, хотя этот цинизм придавал соли анекдота неповторимый [ аромат. Анекдот запомнили, и один из оперов впоследствии, завидя меня, сразу начинал смеяться. Как-то он зашел в кабинет, где мы с Горчаковым и еще парой следователей пили чай; увидев меня, он по привычке зашелся смехом. Мужики с удивлением спросили о причине смеха, и опер охотно поведал, что бросив на меня взгляд, сразу вспоминает некогда мастерски исполненный мною безумно смешной анекдот. Мужики, натурально, попросили юмором-то поделиться, но тут опер посерьезнел и отказался. “При Машке не могу, анекдот неприличный”, — с чувством собственного достоинства заявил он.

Но у Стеценко чувство собственного достоинства и понятие о приличиях никогда не было гипертрофированным, поэтому он ничуть не застеснялся и с большим удовольствием прочел еще один философский экспромт:

Как трудно что-то делать против ветра!..

А потом еще один, уже совершенно невинный:

Кто ж так выводит даму из наркоза!

Синцов смеялся, но я с тревогой наблюдала за ним, потому что глаза у него оставались испуганными. И видно было, что он немного устал. Мы поболтали еще немного, и я поднялась, предварительно поцеловав Андрея в щеку.

— Андрюшечка, отдыхай, ты нужен стране.

— Никому я не нужен, — пробормотал Синцов, но ему явно было приятно. Вдруг он ухватил меня заруку.

— Послушай, тебе дело передали? По девочке? Катя Кулиш.

— Да-а, — протянула я, вспомнив, что эксперт Пилютин в разговоре со мной ссылался на Синцова.

— Я все собирался с тобой встретиться, поговорить… Я там кое-что насобирал по этому материалу…

Услышав это, я присела на прежнее место.

— И что же ты насобирал?

— Я же этот материал знаю. Но я сразу Пилютину сказал, что без следователя нечего и соваться. И посоветовал поговорить с тобой.

— Со мной?

— С тобой. Просто я знал, что ты не откажешься. И хотел с тобой поработать.

— А что по материалу? — я вцепилась в больного Синцова так, что Сашка сзади тихонько тронул меня за плечо, призывая к спокойствию.

Синцов поудобнее устроился на койке и откинулся на подушки.

— Собственно по трупу Кати Кулиш мне тебе нечего сказать, ты и так все видишь. Надо копать ее последние дни, ее случайные знакомства. Но… — он перевел дыхание, — летом в Курортном районе было несколько заявлений от девушек, к ним приставал странный парень. Там состава никакого, тем более что парня не поймали и в глаза ему никто не смотрел. Но мне ребята из Курортного стукнули, я эти случаи взял на заметку. Стал в них ковыряться…

— Андрюшка, ты извращенец, — перебила я его, с нежностью на него глядя, — состава никакого нет, а ты в них ковыряешься.

— Сама такое слово, — отмахнулся он, — а в хозяйстве все пригодится, ты сама знаешь.

Я знала; несколько серийных преступлений Синцов раскрыл только благодаря тому, что кропотливо собирал всякие странные случаи, не содержавшие состава преступления: про приставания в лифте, про кражи мужчинами женских лифчиков в универмаге и тому подобное. Рано или поздно что-нибудь из его коллекции выстреливало. Страшного маньяка, издевавшегося над детьми, он отловил благодаря тому, что много лет пытался раскрыть явно гомосексуальные убийства, с периодичностью в несколько месяцев происходившие на окраине нашего города. Все давно махнули на них рукой, поскольку убийства прошлых лет на показатель раскрываемости не влияют; все, но только не Синцов, который за время работы по этим убийствам обрел такую обширную агентурную сеть в гомосексуальной среде, что к нему в очередь выстроились желающие поделиться информацией, как только негодяй-извращенец вышел на охоту за мальчиками.