Книга Костяной склеп - Линда Фэйрстайн

Доктор вручил нам по паре резиновых перчаток и показал на коричневые бумажные пакеты, лежащие на дальнем конце стола, за которым мы сидели.

Я открыла первый пакет и достала бюстгальтер небольшого размера. Он был стареньким, изношенным, так что даже надписи на его этикетке от многократной стирки почти стерлись. Во втором пакете лежали трусики Катрины. Как и бюстгальтер, они тоже были поношенными. В третьем пакете были брюки из грубой шерстяной ткани в клетку. И эта вещь из гардероба Грутен, изготовленная фирмой, которая рассылает свои изделия по почтовым заказам, основательно пообтрепалась.

В четвертом пакете лежал пуловер из тонкой шерсти.

— Куп, ты чем-то удивлена?

— Эта вещь принадлежала не тому, кто купил все предыдущее.

— С чего ты это взяла?

— Во-первых, она из кашемира. Потом это не ее размер. — Я взяла пуловер, чтобы рассмотреть его получше. — Он слишком велик для хрупкой Грутен. И, в-третьих, этикетка указывает на то, что вещь куплена в одном из самых дорогих магазинов на Мэдисон-авеню. Где тут фотокамера?

Кестенбаум показал на дверь.

— Повернете направо и в конце коридора увидите кладовую. Там лежит одна.

— Отнесем вещи в лабораторию, пока же я хочу проверить все по этому пуловеру. Может, нам удастся узнать, купила ли его сама Грутен или же это чей-то подарок.

Я протянула Майку фотоаппарат, чтобы он сделал снимки орнамента, украшавшего ворот и манжеты. Вещь была эксклюзивной, поэтому вряд ли подобных бледно-персиковых пуловеров продано много.

— Он стоит где-то около пяти сотен долларов.

— Это при жалованье музейного служащего? Да весь мой гардероб, начиная с ползунков и заканчивая галстуками, не тянет на столько! — воскликнул Майк.

Кестенбаум взял со стола конверт.

— Добавьте и это к вашим уликам. Я нашел его в кармане брюк. Возможно, это вам подскажет, где мисс Грутен оставила вещи, отправляясь на свой последний обед.

Я открыла конверт и достала красный квадратик бумаги с номером 248. Он был похож на корешок квитанции из гардероба, находящегося где-то между моргом и Каиром.

13

— Здесь точно нет гессенских наемников?[42]— крикнул Майк Чепмен Мерсеру Уолласу, который облокотился на массивные гранитные плиты стены, окаймлявшей группу монастырских зданий, перевезенных на этот скалистый склон из Европы три четверти века тому назад.

Часы уже пробили полдень, стоял погожий майский день, и мы, забравшись по спиральной дорожке, вскоре присоединились к Мерсеру, стоявшему на парапете над рекой Гудзон.

— Вы стоите, друзья мои, на высшей точке острова Манхэттен. Под нами самая глубокая в городе станция метро. Хотя тебя, Куп, мало интересует общественный транспорт, — продолжал Майк. — Это место мы едва не отдали британцам в битве за наши аванпосты.

Мерсера, судя по тому, с каким вниманием он слушал Майка, связанная с этим замечательным участком общественной земли на севере Манхэттена военная история, похоже, заинтересовала.

— Как только Джордж Вашингтон оставил здесь гарнизон и отошел на север, Корнуоллис[43]окружил это место военными кораблями, солдатами шотландского полка, регулярными британскими частями и гессенскими наемниками. Они захватили форт, перебили почти всех американских защитников и закрепились на этой позиции. Они же и переименовали захваченную высоту, носившую название Лонг-Хилл, в честь Уильяма Трайона, последнего английского губернатора Нью-Йорка.

Музей Клойстерс располагался на живописной вершине одного из холмов парка Форт-Трайон, последнего из нью-йоркских парков, спроектированного Фредериком Лоу Олмстедом.[44]Джон Д. Рокфеллер передал эти земли в дар городу вместе с более чем шестьюдесятью акрами уникальной городской территории. Там были и мощеные аллеи, и террасы, и скалы, тянувшиеся от старых валов прежнего форта до самой горы, куда перенесли импортные руины, весьма эффектно смотревшиеся на фоне современных декораций.

Мой взгляд привлекла одна аллея, и я направилась к ней по дорожке, вьющейся прямо от парапета и ныряющей в густые заросли кустарников. Когда в июне прошлого года Катрина Грутен вышла вечером из музея, она тоже, наверное, спустилась по одной из этих дорожек, где и наткнулась на насильника.

— Нас ждет Гирам Беллинджер, — напомнил Мерсер, и мы двинулись к внушительному зданию, напротив которого разместилась автостоянка. За массивной дверью в романском стиле, украшенной изображениями животных и птиц — как реальных, так и вымышленных, — открылась галерея с многоярусной лестницей. В музее в этот час было совсем мало посетителей. Поднимаясь по лестнице, я задержалась на секунду у окошка со стеклами в свинцовой оправе и почувствовала, что меня будто отбросило на несколько столетий назад, словно бы я оказалась в средневековой церкви.

— Здесь прохладно, — отметил Майк.

За толстыми каменными стенами температура была как минимум на десять градусов ниже уличной. Майк, как, впрочем, и я сама, наверняка подумал о том, насколько подходит это прохладное помещение реконструированного монастыря для хранения мертвого тела. Лишь сталь перил напоминала о том, что мы все-таки не провалились во временную дыру.

Дежуривший наверху лестницы одинокий охранник подсказал нам, как пройти к кабинету заведующего отделом. Под величественными мраморными капителями Кукса Клойстерс, одного из пяти воссозданных французских монастырей, мы миновали безмятежный сад и вышли к башне, где теперь размещалось административное крыло музея.

Я постучала в дверь с надписью «ГИРАМ БЕЛЛИНДЖЕР, заведующий ОТДЕЛОМ СРЕДНЕВЕКОВОГО ИСКУССТВА», ожидая, что хозяином кабинета окажется неприветливый старик-затворник, десятки лет корпящий над древними манускриптами. Но Гирам Беллинджер совершенно не походил на этот образ. Он был примерно ровесником Мерсера — лет сорока, сорока двух. Брюки цвета хаки, мокасины с кисточками, высокое горло хлопчатобумажной водолазки, выглядывавшей из ворота рубашки, придавали ему схожесть с провинциальным сквайром.

Его огромный кабинет был заполнен книгами, а из окон открывался чудесный вид на много миль к северу от Гудзона.

— Трудно работается в такие деньки, как этот, поэтому я с радостью сделаю паузу, — с улыбкой сказал Беллинджер. — Средневековые монахи дорожили одиночеством, мисс Купер. Почти как я. Бенедиктинцы обычно забирались на горные вершины, а цистерианцы предпочитали селиться в отдаленных долинах рек. Я же, к счастью, прямо в центре мегаполиса нашел уединенное место, похожее на монастырь.