Книга По рукоять в опасности - Дик Фрэнсис

Спрятать «Золотой кубок короля Альфреда»... Мое сознание вернулось к задаче, решать которую следовало не откладывая.

Спрятать кубок, сколько бы ни стоило его золото, было совсем не равнозначно тому, чтобы спрятать рукоять шпаги принца Карла-Эдуарда. У Айвэна были свои причины высоко ценить кубок, но как символ он не был связан с историей, с казнью графа Кинлоха и честью нескольких поколений клана. «Золотой кубок короля Альфреда» был сделан через тысячу лет после славного царствования великого монарха. Несомненно, он был данью памяти Альфреда, но никогда не принадлежал ему.

Ради кубка короля Альфреда можно было убить, но не страдать или умереть.

И все же, снова и снова спрашивал я себя, если бы эти подонки знали, что ищут, если бы они потребовали, чтобы я отдал им этот кубок, подчинился бы я им или нет? Злость, гордость, упрямство не позволили бы мне сделать это.

Ты смешон, Александр.

Спрятать какую-нибудь ценность в замке было непросто, потому что дядя Роберт редко бывал там, в то время как администраторы и хранители замка непрерывно сновали туда-сюда и не прекращали вынюхивать, где находится сокровище. В фамильном флигеле постоянно проживали смотритель и сторож со своей женой-экономкой. Это был добросовестный работник, который буквально потрошил личные шкафы ради поддержания порядка. В том буфете, что стоял в столовой дяди Роберта, нельзя было надолго спрятать даже земляной орех. Местонахождение золотого чуда, пусть даже и не рукояти церемониальной шпаги, немедленно стало бы известно всем, кто был в этом заинтересован. Если сокрытие кубка включало в себя также и сокрытие факта его существования, а именно так, считал я, и есть на самом деле, то замок как место, где можно спрятать кубок, исключается.

Прилегающая к замку территория также исключалась. Очень уж добросовестный садовник ухаживал за этой территорией.

Так где же тогда?

В этот момент мои рассуждения были прерваны одним немаловажным обстоятельством. Если у меня и были намерения мирно провести наступающий вечер, то теперь их пришлось отбросить. Внезапно прибыл мой друг и кузен Джеймс, прислушавшийся к штормовому предупреждению и примчавшийся в гавань на день раньше, чем ожидалось. Джеймса сопровождало его шумливое семейство, как всегда оглашавшее окрестности своим фортиссимо.

Когда грохот вторжения перешел в топот ног по лестницам, ведущим в спальни, я позвонил матери и спросил, как дела у Айвэна. Все оставалось по-прежнему, ухудшения не было. Кризис в делах пивоваренного завода не усугубился: решение вопроса о банкротстве откладывалось хотя бы потому, что наступил уик-энд.

— А как там Пэтси? — спросил я.

— Со вчерашнего утра от нее никаких вестей.

— Дядя Роберт кланяется вам.

— Спасибо. Передай ему поклон от нас, — сказала мать.

Рыжий и веснушчатый Джеймс, расхаживая со стаканом джина с тоником в руке, любезно осведомился, как поживает «старина Айвэн».

— Неважно. Он в депрессии, — сказал я.

— Отец говорит, кто-то там удрал, украв яйцо из гнезда пивоваренного завода.

— Да, яйцо из гнезда, цыплят, бройлеров. В общем, все.

— Ну и ну, а? Ты к нам надолго?

— До понедельника.

— Отлично. Отец говорит, мы редко видимся с тобой. Как твоя мазня?

— Не до нее теперь, — сказал я и в общих чертах обрисовал Джеймсу то, что случилось со мной и моей хижиной.

— Боже праведный! — изумился он. — Что у тебя там такого ценного для воров?

— Украли мой джип, клюшки для гольфа, ну и разные мелочи.

— Скверное дело.

Сочувствие Джеймса было достаточно искренним. Он всегда готов был поддержать ближнего — хотя бы морально.

— Они не унесли твою волынку?

— Нет, волынка, к счастью, сейчас в Инвернессе. Я отвез ее туда в ремонт.

— Будешь в этом году участвовать в соревнованиях?

— Я не совсем готов. — Ты мало упражняешься, только и всего.

— Побеждают почти всегда военные, ты знаешь. Мне не стоит лишний раз говорить об этом тебе.

— А мне как раз и нравится поощрять и подбадривать людей, — сказал Джеймс, весь сияя.

Я не стал с ним спорить. Это и вправду был его величайший дар — помогать людям радоваться жизни.

Состязания мастеров игры на волынке проходили каждую осень, охватывая чуть ли не всю страну с севера и до самого Лондона. Пару раз я попытал в них счастья, но был при этом похож на новичка-горнолыжника. Интересный эксперимент, напоминающий о том, что надо избегать ситуаций, где ты можешь выглядеть шутом.

Кроме того, у меня были политические проблемы с некоторыми произведениями, исполняемыми на волынке: с древними плачами по поводу гибели и поражений отдельных исторических личностей. Я не мог — и не хотел — исполнять «Мой король высадился в Мойдарте», потому что король, который высадился там, был принц Карл-Эдуард. Да, по своему происхождению он имел право занять английский престол, но был лишен его (с тех пор, как Генрих VIII поссорился с папой), потому что был приверженцем римско-католической церкви. Принц Карл-Эдуард высадился у Мойдарта на Западных островах, чтобы начать свой решительный марш на Лондон, свою борьбу за корону, борьбу, которая, однако, вполне понятным образом привела к разорению Шотландии. После поражения принца Карла-Эдуарда под Куллоденом Англия, ликвидировав угрозу третьего переворота (восстания 1715 и 1745 годов были безуспешными), начала сгонять шотландцев с их земель и попыталась искоренить национальное самосознание побежденных, запретив им говорить на гаэльском наречии, носить килт и играть на волынке, Шотландия после этого никогда уже больше не сумела обрести прежней независимости. Конечно, килт, волынка и немного сентиментальная приверженность былым идеалам мало-помалу вернулись и остались в жизни народа, но превратились не более чем в приманку для туристов, нарочито контрастируя с тусклым однообразием рациональных современных зданий нынешнего делового Глазго.

Прямой потомок Марии, королевы Шотландской, принц Карл-Эдуард окончательно погубил независимость Шотландии, до сих пор так и не восстановленную. Под Куллоденом шестьдесят процентов тех, кто сражался против Прекрасного принца, были именно шотландцы, а не англичане. И пусть я охранял роковой дар принца моему предку — что очень нравилось моему дяде Роберту, — я не мог испытывать других чувств, кроме ненависти, к этому недалекому, эгоистичному, тщеславному и в конечном счете малодушному принцу. Я играл на волынке жалобные песни о тех, кому он принес беду, жалобные песни о том горе, которое он причинил Шотландии. Нет, я никогда не восхищался этим человеком.

Субботний вечер прошел в сумбуре, вызванном прибытием семьи Джеймса, и когда утром я сошел вниз по лестнице, чтобы выпить кофе, то застал в столовой дядю Роберта, изумленно озиравшегося кругом. На полу в полном беспорядке валялись пустая картонная коробка, старые, блеклые тома Диккенса в кожаных переплетах, пустая черная коробочка, белая атласная материя и серый мешок.